Беллини - [133]

XXXVI «БЕЛЛИНИ ВЕРНУЛСЯ К НАМ»

Утром 24 сентября Париж проснулся в волнении. Столь неожиданная кончина Беллини взбудоражила всеобщее воображение и породила самые противоречивые и невероятные предположения. Совершенно невозможно, полагали люди, чтобы он умер естественной смертью. Он же был совсем молодым, ему не исполнилось и тридцати четырех лет, а всего две недели назад его видели в Париже в Гранд-опера. Он хлопотал о контракте и собирался спокойно работать над новой оперой, которую должны были поставить в новом сезоне.

Нет, и по виду его нельзя было предположить скорую смерть. Он не мог умереть просто так, ни с того ни с сего. Допустим, болезнь была вызвана каким-нибудь наркотиком. Но кто мог дать ему это зелье? И доктор не заметил? Нет, господа, врач этот не врач, а какой-то захудалый лекарь, лечил симптомы, а не болезнь. И одним только слабительным. Скотина, а не врач!

Выходит, Беллини был отравлен? Почему? Из ревности или по политическим соображениям, решили люди. Женщины слишком баловали его, и у некоторых мужей не выдержали нервы. А может, все дело в кабалетте из «Пуритан» — той, что с трубой, от которой все в театре сходят с ума каждый раз, когда она исполняется? Может, это она пришлась не по вкусу полиции, вечно выслеживающей злоумышленников-анархистов? Словом, мнения высказывались самые разные, а факт оставался фактом: Беллини был отравлен. Но кем?

Тут все понижали голос, однако во взглядах, какими люди обменивались, читалось только одно имя — Леви, имя тех грязных евреев, которые пригласили Беллини на свою виллу. Если б им не надо было что-то скрыть, зачем нужно было изолировать больного, полностью лишать его контактов с людьми? К чему это строжайшее приказание садовнику? Почему Леви немедленно уехали в Париж, едва скончался музыкант? Словом, возникала масса недоуменных вопросов, которые тут же бурно обсуждались во всех столичных кругах. Суждения и предположения множились с каждым часом и распространялись по городу.

К счастью, в тот же день приехал в Париж Россини. Пользуясь своим неоспоримым авторитетом, он взял в свои руки все это дело, грозившее вылиться в громкий и бессмысленный скандал. Расспросив друзей, Россини выяснил следующее: тело композитора временно помещено в фамильный склеп Леви, скульптор Дантан, который прежде изваял небольшой бюст Беллини, поспешил в Пюто снять посмертную маску, но смог воспроизвести только сильно исхудавшее лицо, которому ничья добрая рука даже не позаботилась закрыть глаза, судья опечатал дверь комнаты покойного. Выслушав также и разные фантастические домыслы, Россини разумно рассудил, что многое удастся установить, если произвести вскрытие тела Беллини под предлогом бальзамирования, чтобы сохранить его, если семья захочет перевезти прах на родину.

С согласия местных властей 25 сентября было произведено вскрытие. Его сделал известный врач Дальма, профессор медицинского факультета, кавалер ордена Почетного легиона. Из отчета прозектора следовало, что предположение, будто Беллини был отравлен, необоснованно. «Очевидно, — писал профессор Дальма, — что Беллини погиб от острого воспаления толстой кишки, осложненного абсцессом на печени. Воспаление толстой кишки вызвало симптомы дизентерии, наблюдавшиеся у больного, а абсцесс на печени располагался на ее выпуклой поверхности и буквально со дня на день мог прорваться и пролиться в брюшную полость, что тоже могло стать причиной смерти».

Авторитетом медицинской науки все домыслы были развеяны, и подозрения свелись к несерьезной глухой болтовне. Супруги Леви облегченно вздохнули, Монталлегри снова стал появляться в кругу друзей и знакомых, газеты начали печатать более подробные сведения о болезни и смерти Беллини.

Теперь оставалось лишь отдать последние почести покойному музыканту и достойно похоронить его. Об этом тоже позаботился Россини. Он немедленно создал комиссию, в которую вошли самые выдающиеся деятели искусства из трех королевских театров, находящихся под его руководством, — Гранд-опера, Итальянский театр и Комическая опера — и заказал мессу в церкви Инвалидов в исполнении всех солистов и всех оркестров и хоров, какие только были в Париже.

В комиссию, кроме него самого, вошли Керубини, Паэр, Карафа, Галеви, Хабенек[95], Пансерон[96], Нурри[97], Шолле, Рубини и Трупена. Эти же выдающиеся деятели искусства подписали обращение к парижанам, призывая открыть подписку на памятник композитору. И только тогда, когда все было организовано и приведено в движение, Россини наконец написал Сантоканале.

Письмо датировано 27 сентября, четыре дня спустя после смерти Беллини. Сообщая ужасное известие, маэстро подробно описал сицилийскому другу течение болезни катанийца, причины смерти, рассказал, что предпринято для увековечения памяти музыканта. Россини попросил Сантоканале узнать у близких покойного друга, не захотят ли они поручить ему заботу об оставшихся незавершенными денежных делах Беллини и в случае, если у них не будет возражений, просил дать ему полномочия.

«Не знаю, позволяет ли горе, которое я испытываю, объяснить все достаточно ясно в этом письме, — заключает Россини, — но будьте снисходительны и передайте родным и друзьям покойного, что единственное утешение, какое мне остается, это позаботиться о чествовании друга, соотечественника, выдающегося артиста».