Беллини - [130]

Немецкий поэт был одним из немногих, кого Беллини не хотел видеть. Он был ему крайне неприятен, и маэстро ни от кого не скрывал своей неприязни. Причиной ее было садистское наслаждение, с которым Гейне, словно одержимый, постоянно преследовал музыканта, предсказывая тому скорую смерть. Он развлекался, изображая йеттаторе[92], чтобы попугать Беллини, который, как истинный южанин, был очень суеверен. Сам Гейне, рассказывая о своей мрачной шутке, не мог не заметить, что «пророчество приводило его в сильнейшее волнение… — и добавлял: — Он чувствовал какое-то жгучее отвращение к смерти и так хотел жить! Одно только слово «смерть» заставляло его дрожать. Он не мог слышать его, боялся его, как боится спать в темной комнате ребенок. А Беллини, — продолжает Гейне, — и в самом деле был добрым, милым, большим ребенком: иногда, пожалуй, несколько высокомерным, но стоило только напомнить ему о предстоящей близкой смерти, как он тотчас становился кротким, послушным и спешил двумя выставленными вперед пальцами — указательным и мизинцем — сотворить знак заклинания»[93].

Подобные эпизоды, способные развеселить разве только немца, видимо, повторялись не раз в домах, где Беллини имел несчастье встречаться с Гейне, который, используя болезненную впечатлительность катанийца, настойчиво преследовал его своими похоронными прогнозами. Свидетельницей одной из подобных сцен оказалась мадам Жобер. Это было летом 1835 года у княгини ди Бельджойозо на ее загородной вилле, куда она пригласила музыканта и поэта.

«Одной из жертв, на кого злорадство Генриха Гейне обрушивалось с наибольшей силой, — читаем мы в записках мадам Жобер, — был славный композитор Беллини, который, к своему несчастью, простодушно признался, что суеверен. Поэт, заботясь о своих ослабевших глазах, носил темные очки, и в самом деле выглядел настоящим йеттаторе. И надо было видеть, как он пользовался слабостью молодого итальянца, надо было видеть дьявольские гримасы, какими он сопровождал эту маленькую войну…» Однажды вечером после длительного разговора о спиритизме Гейне заявил Беллини:

— Вы — гений. Но ваш большой дар унесет ранняя смерть. Все гении кончают жизнь молодыми, и вы умрете как Рафаэль и Моцарт…

— Не говорите так, ради бога! Не говорите этого! — умолял Беллини. Но Гейне продолжал мучить молодого музыканта своим мрачным остроумием. Вот почему катаниец, как отметила мадам Жобер, «не скрывал своей неприязни к Гейне. Чтобы примирить их, — продолжает она, — я решила пригласить их к себе вместе с княгиней ди Бельджойозо и другими общими знакомыми».

Приглашение пришлось на первую неделю сентября. «В назначенный день, — рассказывала мадам Жобер, — все собрались к обеду, а Беллини не было. «Он боится йеттаторе», — пошутил кто-то. Но вот стукнула входная дверь. Это он? Нет, это был не он. В короткой записке автор «Пуритан» выражал сожаление, что не может приехать, так как плохо себя чувствует. «Это меня беспокоит, — проговорила княгиня ди Бельджойозо, — раз не приехал, значит, бедный Беллини действительно серьезно — заболел. Он был так рад этому приглашению!..»

Только Гейне никак не прокомментировал событие, а «громко расхохотался».

Однако княгине ди Бельджойозо было не до смеха. В тот же день она послала к Беллини в Пюто доктора Луиджи Монталлегри. Итальянский эмигрант, родом из Фаэнцы, исполненный свободолюбивых идей, он тоже попадал в разные переделки и вместе с графом Пеполи участвовал в революционном движении в Романье, а теперь находился в изгнании. Врач с многолетним профессиональным опытом, он состоял еще при итальянской армии, которая сражалась под командованием Наполеона в России, и, следовательно, прошел карантин.

Во Франции он жил с 1831 года, вместе с Пеполи был членом итальянской колонии, посещал все собрания итальянцев, в том числе в последние годы, в доме княгини ди Бельджойозо, которая тоже была в изгнании, хотя и добровольном. Дружба, связывавшая врача с Пеполи, сблизила его и с Беллини. Как общего друга княгиня и попросила его навестить Беллини в Пюто, установить диагноз и выяснить, что помешало маэстро приехать в Париж.

Монталлегри отправился к больному. Врач определил, что Беллини был, конечно, нездоров, сомнений не оставалось, но это была всего лишь диаррея (понос), что легко излечимо: достаточно придерживаться правильной диеты, соблюдать строгий постельный режим и принимать лекарства, какие он ему назначит. Все это происходило 9 сентября 1835 года.

Монталлегри, однако, не скрыл от супругов Леви некоторые свои сомнения после осмотра Беллини. Ему самому он не стал говорить ничего, чтобы не тревожить напрасно, а хозяевам дома счел своим долгом признаться, что симптомы болезни, какие он нашел у их гостя, вполне могли свидетельствовать о холере. Необходимо внимательно понаблюдать за больным, но на расстоянии, и, пока не подтвердится диагноз, из предосторожности никого не пускать к нему.

Предположение Монталлегри было более чем оправдано реальностью. Известно, что еще в январе 1835 года холера появилась в Марселе, затем постепенно распространилась на юге Франции и летом перебросилась в Лигурию и Пьемонт. Может, заболевание Беллини — первый случай холеры в Париже? Нужно быть настороже, но не выдавать свои подозрения. Ни больному, не тем более друзьям. Беллини не был рядовым пациентом, чтобы объявить о нем как о «случае» холеры и отправить умирать в лазарет. Изоляция его и так оказалась почти полной на этой пустынной вилле в глухом месте. Достаточно было не впускать сюда никого и держаться от больного как можно дальше. А самое главное — абсолютная тайна.