Беллини - [124]

Это место отвела ему и история.

XXXIII ИСПОВЕДЬ

В том же письме от 1 апреля 1835 года, где Беллини описал свое «поведение с тех пор, как покинул Италию», он изложил дяде программу, которую наметил себе на будущее.

«В моих дальнейших планах подписать контракт с французской Гранд-опера и остаться в Париже, обзавестись домом и полностью извлечь выгоду, какую может дать мне такой город, не отказываясь писать оперы и для Италии, если меня попросят». Кроме профессиональных проектов на будущее, Беллини наметил себе еще одну цель — личную: «Еще в моих планах — жениться, если найду девушку с приданым не меньше двухсот тысяч франков, с терпимым характером, хорошо воспитанную и не уродливую». Поскольку этот пункт программы требовал осторожности, он добавил: «Я не спешу… И торопиться не стану. Подожду спокойно. Господь бог до сих пор помогал мне, надеюсь, он и дальше не оставит меня…»

Условие, какое прибавил Беллини к достоинствам будущей спутницы жизни, а именно: двести тысяч франков приданого — может вызвать некоторое удивление у читателей и опять поставить вопрос о его пристрастии к деньгам. Но маэстро словно предугадал это вполне возможное обвинение, ибо тут же объяснил дяде причину такого твердого условия: двести тысяч франков, по его расчетам, гарантировали бы ему десять тысяч дохода, сумму, необходимую для спокойного творчества. «Только такого рода брак, — пояснил он дяде, — обеспечит мне полную независимость от всех и вся. Получать десять тысяч дохода и иметь хорошую жену значит обезопасить себя от любых превратностей судьбы, потому что с десятью тысячами франков можно хорошо жить в любом уголке мира».

Речь шла, следовательно, о том, чтобы искать жену не торопясь, все взвесить, обдумать, ибо проблема, весьма важная для любого мужчины, исключительно ответственна в жизни артиста, которому необходимо иметь рядом человека полностью посвятившего себя заботам о нем, нужны спокойные условия для работы, не отягощенные гнетом нужды. Таковы, следовательно, были планы на будущее, какие Беллини четко наметил себе и собирался осуществить в течение года, когда представится благоприятный случай.

Однако о контракте с Гранд-опера на сочинение новой оперы пока что говорить не приходилось. Директор крупнейшего парижского театра месье Верон конфликтовал с министром, от которого зависел репертуар, а потому следовало подождать, пока разрешится спор (похоже, это произойдет скоро), и тогда можно будет начать переговоры.

Тем временем Беллини вернулся к светской жизни еще более боготворимый парижанами, чем когда-либо прежде. Он встретился с друзьями, супругами Мерикоф, с ними его познакомил в Неаполе Флоримо, за чье здоровье они подняли тост. Беллини часто виделся со своим земляком юным герцогом ди Каркачи, оказавшимся во французской столице, бывал еще у одного сицилийца Луиджи Назелли — военного атташе неаполитанского посольства. Наверное, это были самые приятные встречи: соотечественники, живущие за границей, сразу же объединяются в добрую компанию — все отлично понимают друг друга. Увидеться с ними — все равно что провести какое-то время на родной земле, далекой и желанной.

Тогда же в Париж приехал еще один сицилиец — некий Патания. Он привез Беллини от синьоры Анджелики Паолы подарок, который не мог не понравиться ему. С чисто женской интуицией милая подруга детства прислала музыканту гравюру, воспроизводящую панораму Катании с видом на море и на предгорья Этны. Это было своего рода напоминание о родине катанийцу, который уже принял решение «остаться в Париже и писать только для французских театров», памятка, которая не замедлила проложить глубокий след в его душе.

Ожидание контракта затягивалось, поскольку не видно было конца конфликту в дирекции Гранд-опера, и Беллини решил переехать в Пюто, где собирался «подготовить основу для либретто, чтобы она всегда была под рукой», то есть заняться подготовительной работой, какую он привык обычно проделывать, прежде чем принимался за сочинение музыки. Это было самое разумное решение, поскольку либретто (и на этот раз на французском языке) маэстро должен был выбрать вместе с поэтом, которого предложит дирекция Гранд-опера.

Он уехал в Пюто 11 мая 1835 года, приглашенный туда Леви, и занял ту же комнату, что и прежде, на третьем этаже, просторную и светлую, с двумя окнами, выходящими в сад и на набережную Сены.

Ему опять пришлось перевезти необходимые вещи из своей квартиры в «Китайских банях». Прежде всего орудия ремесла — фортепиано, нотную бумагу, книги, а также свой сложнейший гардероб: целый склад костюмов, пальто, брюк, рубашек, платков, перчаток, носков. К коллекции тростей присоединились немногие драгоценности, составлявшие все его богатство, наконец, крохотное изображение мадонны с младенцем для изголовья кровати и приятная новинка — пейзаж с Этной, присланный синьорой Анджеликой, «который рождает столько славных мыслей и многое напоминает» — утешение для глаз и сердца.

«И вот я снова за городом, чтобы работать, — пишет он дяде 18 мая 1835 года, — и дать себе передышку от парижских развлечений, от которых может устать и Геракл». А он себя Гераклом отнюдь не чувствовал и не хотел терять времени, так как со дня на день ожидал, что отношения между дирекцией Гранд-опера и компетентным министром наладятся, а значит, начнутся и быстро завершатся переговоры о контракте. И в ожидании скорого заказа на оперу он, едва приехав, начал свои ежедневные занятия, воодушевляясь надеждой и набираясь сил в блаженном покое здешних мест, который приводит в порядок мысли и делает труд приятным.