Белая тишина - [198]

Шрифт
Интервал

На Квакинской бухте лыжники повстречали другой японский отряд, он же вовремя заметил партизан и занял удобную позицию. Партизаны вскоре убедились, что пляшущие от мороза японцы не такие уж плохие стрелки. У некоторых партизан пули японцев продырявили новые шубы, двоих ранили.

Кирба с Богданом не хотели рисковать. Командир приказал не продвигаться дальше, всем оставаться на местах и стрелять только тогда, когда японцы зашевелятся. Но японскому отряду некуда было отступать: за ними широко и раздольно белели снега.

— Так они скоро в лед превратятся, — сказал Богдан.

— Пусть превращаются в лед, — ответил Кирба. — А мне тоже холодно, как бы не обморозиться.

С японской стороны поднялся солдат, но тут же прозвучал со стороны партизан выстрел, и солдат исчез за сугробом. Потом показался другой и тоже упал после выстрела.

— Зашевелились, — сказал Кирба. — Не хотят в лед превратиться.

Прошло еще немного времени, и со стороны японцев щелкнул выстрел. Кто-то поднял винтовку, на дуле которой висел белый платок.

— Что это такое? — спросил Кирба.

— Не знаю, — ответил Богдан.

— Обожди, они что-то кричат, — сказал Кирба. — Эй, партизаны! Не стреляйте, послушайте, что они кричат!

Лыжники примолкли. Со стороны японцев продолжали кричать.

Кирба приказал больше не стрелять. Приказ командира передали по цепи.

— Это, видно, какай-то знак, русские бы сразу поняли, что хотят японцы, — бормотал Богдан.

— Давай мы тоже поднимем белую материю, — предложил Кирба. — Посмотрим, что из этого получится.

У Богдана не было ни клочка белого материала, у Кирбы тоже не оказалось. Спросили соседей — они тоже не нашли. Тогда Кирба привязал какую-то черную тряпицу к винтовке, поднял ее и помахал. Японцы не отвечали, но и не отпускали свой белый флаг. Кирба выстрелил вверх. Японцы не ответили.

— Они все померзли, — сказал он. — Я пойду посмотрю, что с ними.

— Тебе нельзя идти, — возразил Богдан. — Я пойду.

— Нет, Яков Тряпицын всегда сам ходит, так положено, командир сам должен идти на переговоры.

Кирба поднялся из-за ледяного укрытия и, проваливаясь в сугробах, зашагал к японцам. Он шел неторопливо, гордо подняв голову. Богдан с тревогой следил за другом, сжимая в руке винтовку. Японцы не показывались. Кирба почти вплотную подошел к ним и вдруг упал. Богдан не слышал выстрела, но ему показалось, что японцы убили командира. Но Кирба тут же вскочил на ноги. Богдан облегченно вздохнул.

Кирба остановился. Из-за сугроба поднялся человек. Богдан до боли в глазах напрягал зрение, но не мог разглядеть, с кем разговаривал Кирба. Вслед за первым человеком поднялись другие и медленно побрели в сторону партизан.

Когда они подошли, Богдан увидел среди японских солдат русского офицера. Солдаты и русский офицер еле передвигали ноги. Партизаны обыскали их, отобрали оружие, ножи. У офицера нашли какие-то бумаги и передали Богдану.

Лыжники повели их в тайгу, разожгли костер. Возле огня солдаты ожили, заговорили. Партизаны вскипятили чай, предложили солдатам и русскому офицеру.

— Куда шли? — спросил офицера Кирба.

— В Николаевск, — ответил белогвардеец.

— Есть еще здесь ваши отряды?

— Нет, все уходят в Николаевск и в крепость Чныррах.

Богдан развернул переданные ему офицерские бумаги и прочел: «Приказ. Секретно».

— Это секретные документы, — сказал офицер, увидев в руках Богдана штабные документы. — Я не стал их уничтожать, хотя и мог. Вас похвалят ваши командиры, когда вы передадите.

— Наши командиры сами знают, — резко оборвал его Кирба. — Японцы откуда шли?

— У них спрашивайте.

— Кто понимает по-русски?

Один из японцев поднялся и низко поклонился.

— Я понимай, я переводчика.

— Где еще есть японцы?

— Японсака нету. Японсака в Николаевска ушел. Наша тозе ходил туда, но ваша эта досика на ногах…

— Что такое?

— Досика, досика, — японец показал на лыжи. — Оченно худо. Быстро ходи. Снега монога, досика быстро ходи.

Охотникам, не понимавшим по-русски, перевели про «досика», и они рассмеялись. Переводчик совсем согрелся, смех партизан подбодрил его, и он рассказал, что все японские отряды из сел убегают в крепость Чныррах, в форты рядом и в Николаевск.

Богдан с трудом прочитал одну страницу приказа и сказал Кирбе, что документы надо немедленно передать в штаб. Кирба разрешил ему самому доставить документы командующему, и Богдан, торопливо выпив чай, покинул отряд.

На следующий день он пришел в Касьяновку, переполненную партизанами, и встретился с Федором Орловым.

— Богдан, свет ненаглядный, откуда ты? — сказал Орлов, обнимая Богдана.

— С Квакинской бухты, японцев бьем, — похвастался Богдан.

— Обожди, это не ваш отряд тут, под Касьяновской, разгромил японский отряд?

— Мы, — улыбнулся Богдан.

— То-то, смотрю я, у тебя японский револьвер на боку. А я, брат, к ним на переговоры отправляюсь. Парламентер я. Слышал такое слово?

— Нет, не слышал. Ты разве командир, чтобы переговоры вести?

— Переговоры от имени штаба фронта может вести каждый боец по поручению командующего. Ясно?

— Не совсем ясно. Почему тогда Тряпицын сам ходил на переговоры?

— Тряпицын? Вот этого, брат, не знаю, меня тогда не было с ним рядом. Ты спроси у него.


Еще от автора Григорий Гибивич Ходжер
Амур широкий

В книге прослеживаются судьбы героев в период активного строительства социалистического строя. Ходжер с большим художественным тактом показывает, как под влиянием нового времени становится более тонким и сложным психологическое восприятие его героями книги.


Конец большого дома

«Конец большого дома» — первый нанайский роман. Место действия — Нижний Амур. Предреволюционные годы. Приходит конец большому дому, глава которого Баоса Заксор, не поладил со своими сыновьями Полокто и Пиапоном, с их женами.Родовые обычаи сковали свободу человека, тяжким бременем легли на его плечи. Не только семья Заксора, но и весь народ находится на пороге великих перемен. Октябрьская революция окончательно ломает старые отношения.Изображая лучшие черты своего народа, его психологический склад, жизнь в прошлом, писатель показывает, как еще в условиях дореволюционной России складывались отношения дружбы между нанайцами и русскими крестьянами-переселенцами.«Конец большого дома» — первая часть трилогии Г.


Рекомендуем почитать
Сердце помнит. Плевелы зла. Ключи от неба. Горький хлеб истины. Рассказы, статьи

КомпиляцияСодержание:СЕРДЦЕ ПОМНИТ (повесть)ПЛЕВЕЛЫ ЗЛА (повесть)КЛЮЧИ ОТ НЕБА (повесть)ГОРЬКИЙ ХЛЕБ ИСТИНЫ (драма)ЖИЗНЬ, А НЕ СЛУЖБА (рассказ)ЛЕНА (рассказ)ПОЛЕ ИСКАНИЙ (очерк)НАЧАЛО ОДНОГО НАЧАЛА(из творческой лаборатории)СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ:Заметки об историзмеСердце солдатаВеличие землиЛюбовь моя и боль мояРазум сновал серебряную нить, а сердце — золотуюТема избирает писателяРазмышления над письмамиЕще слово к читателямКузнецы высокого духаВ то грозное летоПеред лицом времениСамое главное.


Войди в каждый дом

Елизар Мальцев — известный советский писатель. Книги его посвящены жизни послевоенной советской деревни. В 1949 году его роману «От всего сердца» была присуждена Государственная премия СССР.В романе «Войди в каждый дом» Е. Мальцев продолжает разработку деревенской темы. В центре произведения современные методы руководства колхозом. Автор поднимает значительные общественно-политические и нравственные проблемы.Роман «Войди в каждый дом» неоднократно переиздавался и получил признание широкого читателя.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.