Белая тишина - [200]

— Ты о Богдане думаешь? — спросил Токто, пристраиваясь рядом.

— О нем. Всю душу вывернул, все болит.

— Упрямый, с малых лет упрямый.

— Самостоятельный.

— В большого деда пошел, он тоже редко кого слушался, все делал по-своему.

— Пота с Идари мне наказывали беречь сына, а как теперь беречь?

— Я тоже об этом думаю, я ведь тоже не меньше забочусь.

Ветер усиливался, задымила поземка, постепенно закрывая дальний край озера Кизи. Проводник-ульч уверенно вел отряд к поселку Кизи. Пиапон немного отвлекся от мыслей о Богдане. Отвлекали его собаки, тащившие тяжелые нарты с партизанским грузом. Они устали, высунули красные языки и дышали с хрипом. Отряд замедлил движение, люди пришли на помощь собакам.

— А большое озеро, это Кизи, — говорил Токто, — как наше, Болонское. Не бывал я в здешней тайге.

Собаки совсем обессилели, хватали на ходу снег. Сделали небольшой привал. Лыжники сели на нарты, закурили. Рядом с Пиапоном сели Тихон Ложкин и Фома Коровин.

— Зима ноне шибко сердитая, — сказал Фома.

— Отродясь не помню такую, — сказал Тихон, — Ты, Пиапон, помнишь токую метельную зиму?

— Помню. Были такие, — ответил Пиапон.

— Энтот полковник не мог на лошадях-то, — сказал Фома.

— Да уж куда там, в тайге видел же какой снег, — сказал Тихон. — Самые отъявленные головорезы бежали. Знают, собаки, пощады не будет. Встренуть бы тех гадов, которые наше село Синду спалили.

— Смотри, Пиапон, кто-то едет, — сказал Токто, показывая рукой на берег озера, куда шел лыжный отряд.

Партизаны примолкли, все смотрели на приближавшиеся две упряжки. Павел Глотов наблюдал за ними в бинокль, когда упряжки подошли на расстояние выстрела, он послал им навстречу двух партизан: одного русского, другого ульча. Партизаны взяли винтовки на изготовку и медленно пошли вперед. Упряжки остановились. Партизаны подошли к ним. Переговорили. Сели на нарты. Когда они подъехали, все увидели четырех испуганных ульчей. Увидев среди партизан своих, ульчи успокоились, заговорили.

— Нас попросили, обещали хорошо заплатить, — заявили они. — Среди них был богатый торговец, очень богатый торговец из Софийска. Он обещал заплатить.

Один из них развернул мешочек и высыпал на ладонь серебряные полтинники, китайские юани, давно вышедшие из денежного обращения.

«И перед смертью даже обманывают», — подумал Глотов.

— Сколько всего белогвардейцев? — спросил он.

— Много. Может, пятьдесят, может, шестьдесят.

— Оружия у них много?

— Винтовка, наганы, бомбы есть.

— А пулемет есть?

— Какой пулемет? Снег большой, какой пулемет? Пулемет тяжелый, за один пулемет два офицера могут сесть. Зачем пулемет, когда два офицера негде садиться?

— Мы вас отпускаем, — сказал Глотов. — Хотя вы очень плохо поступили, что помогли бежать полковнику и его отряду. Вы должны искупить свою вину перед красными партизанами. Из Мариинска нам будут посылать продукты, вы должны нам привозить их? Поняли?

— Поняли. Поняли, — закивали головами ульчи.

Ульчи распрощались и выехали в Мариинск. Отряд лыжников пошел на Кизи. Пурга усиливалась, и отряд совсем замедлил движение. Партизаны держались возле нарт, помогали собакам. Стало совсем темно, когда отряд добрался до другого берега озера и укрылся в тайге.

Глотов послал вперед шестерых разведчиков. Когда отряд подходил к Кизи, возвратился вестовой разведчиков Фома Коровин.

— Белых нет тама, охвицера арестовали, — сообщил он. — В кармане, сукин сын, наган держал. А жинка ейная тоже сука, в волосах запрятала маленькую пистоль, а в пистоле-то пять патронов.

Фома привел Глотова в дом, где арестовали офицера с женой. Павел Григорьевич допросил офицера, тот подтвердил рассказ ульчей.

Партизаны в эту ночь не ложились спать, выставили посты и ждали возвращения полковника Вица.

Утром на рассвете Пиапон с Тихоном вышли на свой пост. Пурга чуть затихла, но ветер гулял в высоких кронах деревьев, деревья трещали, стонали.

Пиапон вспомнил пленного офицера, дрожащего, с бегающими глазами. Он вечером присутствовал при его допросе, разглядывал его со всех сторон, но это был незнакомый человек — своего мучителя Пиапон сразу, с одного взгляда, узнал бы.

«Почему он отстал от своих, — гадал Пиапон. — Неужели из-за жены? Может, он думает, что его пощадят».

Пиапон вспомнил, как партизаны разглядывали офицера, каждый искал своего палача.

Тихон тоже думал про пленного.

— Сегодня его расстреляют, — сказал он.

Пиапон вспомнил, как расстреляли телеграфиста в Малмыже, и подумал, что офицеру не хватит такого мужества, с каким телеграфист встретил смерть. Офицер вечером на коленях ползал перед Глотовым, умолял оставить его в живых.

Пиапон с отвращением смотрел на него, плюнул и вышел.

Отряд полковника Вица не возвратился в Кизи. Утром Глотов приказал офицеру переговорить по телефону с Де-Кастри. Офицер долго и нервно крутил ручку телефона. Из Де-Кастри наконец ответили. Офицер назвался.

— Большевики пришли в Кизи? — спросили из Де-Кастри.

— Н-нет, н-не пришли, — пробормотал офицер.

— Вы лжете, по голосу слышим.

В Де-Кастри повесили трубку. Офицер непонимающе глядел на телефонную трубку и моргал глазами.

— Повесьте трубку, — приказал Глотов. — Товарищи, выступаем в Де-Кастри?