Белая Русь - [121]

Оказавшись на площади, Алексашка искал корчму. И, не обнаружив ее, решил спросить прохожего мужика. Тот шел, согнувшись под тяжестью — на спине лежал мешок. Пошел к нему навстречу. Всматриваясь в заросшее черной бородой лицо, в длинный черный лапсердак, подумал: он ли?.. Да, он!

— День добрый, пане Ицка!

Ицка поднял голову, заморгал красными, воспаленными глазами, пытаясь узнать Алексашку, и казалось, узнал:

— Ой, Иван!

— Ивана уже третий год нету, вечная память ему!

— Постой, постой! Ты в Стрешине был?

— Был. И в Пинске был.

— О, теперь вспомнил. Только как зовут… — Ицка поставил мешок на землю и зачесал затылок. — Можешь меня резать, не помню.

— Алексашкой.

— Кажется, так. А что ты делаешь в Могилеве?

— Пришел брагу пить.

Ицка весело рассмеялся.

— Ну, идем ко мне, — предложил Ицка. — Только пособи мешок нести. Купил гарнец жита…

— Корчму держишь? — Алексашка подхватил мешок.

— Ай, что за корчма!.. Ну, корчма… Надо же что-то делать. В Стрешине уже никто не заходил. Кругом казаки. Так я плюнул и переехал в Могилев.

Пришли в корчму, которая оказалась на площади. Ицка убрал покупку. Потом налил кувшин браги, усадил Алексашку за стол.

— Слушай, уже, наверно, третий год, как я тебя видел в Стрешине? А тебя черт все время носит по свету… Слушай, скажи хоть теперь правду: ты был с казаками в хурусе? И зачем это надо было тебе? Они режут всех, без разбора. Я не знаю, что было бы, если б не уехал из Стрешина. Слава богу, в Могилеве спокойно и можно жить.

— Магистрат тут злой?

— Ай, что мне магистрат? Сделал брагу — продал брагу. Надо налог? На тебе налог! Что еще? Бурмистр тут Козьма Марков. Добрый человек. А королевский урядник Миколай Петровский. Это — гнида. Если Марков сказал: белое, Петровский говорит — черное. Есть еще райца пан Поклонский. Не пан, а одна отрава… Что ты сидишь? Пей брагу! Пей…

Ицка налил кубок и придвинул его к Алексашке.

— Секут паны хлопов? — Алексашка отпил браги, крякнул от удовольствия.

— Ты болбочешь и не слышишь. Как это, чтоб не секли?! Только последнее время стало немного тише. А знаешь почему? — Ицка приблизился. — Теперь панству не до хлопов. У них голова по другому болит.

— Это ты болбочешь, Ицка! От чего у пана может болеть?.. — сказал безразлично Алексашка, ожидая, что корчмарь распалится.

— Если я говорю, значит, знаю. Все говорят, что будет война с царем. Ты знаешь, что это такое?.. Панство уже теперь не ведает, что делать. Бросать маентки?.. Хорошее дело!..

Алексашка слушал Ицку, пил брагу и думал. То, что говорил корчмарь, свидетельствовало о многом. Показалось Алексашке, что именно об этом писал игумен Афиноген архиепископу Могилевскому.

Наговорились вдоволь. Вспомнили многое и многих. Легче стало у Алексашки на душе. Казалось ему, что после долгой разлуки встретился с Иваном Шаненей, Велесницким, Устей. А Ицка, вспомнив панскую жизнь, прослезился. Встал Алексашка из-за стола, протянул корчмарю грош. Ицка замахал руками.

— Ты сегодня у меня гость! Спрячь деньги… Завтра будешь платить. Приходи завтра. Будет свежая брага…

Но так получилось, что Алексашка долго не видел Ицку.

Архиепископ Иосиф Бобрикович решил, что Алексашка может быть потребен для разных дел, и потому попросил бурмистра Козьму Маркова, чтоб приберег хлопа. Алексашке дали жалованье — злотый на месяц, выдали алебарду и определили в магистратову стражу. День стоял Алексашка с алебардой у двери магистрата. Стоял вместе с таким же часовым Петькой Косым, хлопом из деревни Луполово, что под Могилевом. Петька был смышленым, разговорчивым мужиком и пришелся Алексашке по душе. Вместе стояли в хате на постое. Своей судьбой Петька был вроде доволен. Все же легче стоять с алебардой и жить на магистратовых харчах, чем пять дней в неделю ходить на барщину. Алексашке не по сердцу пришлась служба. Всю жизнь подальше был от магистратов, люто ненавидел панов магистратовых и суды, что при них со сборщиками налогов и райцами. «Тут тоже свои Какорки…» — думал Алексашка, с неприязнью поглядывая на дом в два жилья и на двери, у которых стоял.

На второй неделе в полудень в магистрат прибежал королевский урядник Миколай Петровский. Толстые, лоснящиеся щеки его тряслись. Левой рукой он придерживал саблю, правой замахал страже.

— Пошли!..

Петька Косой и Алексашка, приподняв алебарды, побежали за королевским урядником. Миновав две улицы, остановились перед хатенкой, что в самом начале ремесленного посада. Петровский толкнул дверь и, пригнувшись, вошел в избу. Стража остановилась у двери. Урядник осмотрелся в полутьме и, не увидав кого искал, схватил бабу за кофту. Затрещала старая материя.

— Куда девался мужик?! — загремел Петровский.

Баба упала на колени.

— Паночек, за что?!. Пано-очек!..

— Где мужик?! — урядник схватил бабу за волосы и тряхнул так, что та зашлась воем. — Сбежал, падаль?! Говори, куда сбежал?

Баба не могла вымолвить слова. Урядник выбежал в сени и увидел лестницу на чердак.

— Лезь! — приказал Петровский Алексашке.

Алексашка полез по шаткой лестнице. Щупая ногами слежавшийся мох, прошел к дымоходной трубе, собирая лицом густую паутину. Возле трубы наступил на что-то. Пригнулся, пощупал — ноги мужика.