Белая птица - [95]

Потом его напоили чаем, как он хотел. В охотку он похлебал после чая щец, постных, но со сметаной, со свежим ржаным хлебушком. Маша за компанию съела полную тарелку, млея от радости, что ест вместе с Сережей. Насытилась и тетя Клава тем, как они едят.

Ложка выпала из рук Сережи. Он сидел, закрыв глаза. Федор повел его к дивану.

Проспал Сережа остаток дня и ночь подряд. Во сне ему не думалось — спалось. И поутру его будить не пришлось, он рано встал, был сдержан. Но он ничего не забыл и не смирился.

На другой день дядя Федор сам пришел к маме и к Сереже в новом сером костюме, с орденом. С мамой он говорил с глазу на глаз; он не верил, что она «не живец». А Сереже сказал:

— На что я уважал твоего отца… а и я ошибся. Ошибся, сынок: он лучший из лучших.

Но теперь Сереже этого было мало. Он хотел знать, почему Богубёг сказал те два слова. Больше ничего не хотел! Ошибся ли Богубёг? Кто ему велел ошибаться?

И вдруг Сережа понял… Богубёг говорил, чего не знал. А дядя Федор не скажет, чего не знает. Нет у него такой привычки. Но есть на свете замечательные, необыкновенные люди. Они никогда не обманут и не солгут. Они знают все про всех!

И сразу стало Сереже очень и очень интересно и боязно.

До ночи ему было интересно и боязно. И ночью, во сне, так было и на другой день утром. А после школы он умылся еще раз, чтобы смыть следы зеленки, сменил тапки на ботинки, в которых ходил на Северный полюс; штаны оставил длинные. Взял из буфета ломоть хлеба, кусок сахара и пошел, думая о том, как далеко ему идти, дальше, чем до бывшей Сухаревой башни.

До Сретенских ворот он об этом думал. А у перекрестка сердито-радостно обернулся. Так и есть! Маша стояла за его спиной, точно привязанная, и подпрыгивала на носках, готовая повторить каждое его движение.

— Тебя кто звал?

— Я… до вокзала… Папка мамку брал.

Ага. Тогда нормально!

Сережа отдал ей половину хлеба и пошел спокойно, ровно, ощущая спиной привычную неловкость и твердо зная, что Мышку он тронуть не даст и что от этого он сильней, умней, веселей и гораздо лучше.

По улице Дзержинского за ними крался Вовка — с рогаткой, как дитя малое, но его заметили, и он отстал.

Близ площади Сережа поразился, как скоро, легко он дошел. Он не спрашивал, в какой дом войти. Подтянул штаны, почесал нос и толкнул первую дверь, тяжелую, на тугой пружине, заметив в дверном стекле: Маша не отстала…

За дверью стоял молодой красивый пограничник с четырьмя треугольниками в зеленых петлицах. Значит, старшина. Сережа встал стройно, отдал ему пионерский салют и громко спросил:

— Скажите, пожалуйста, это правда, что мой отец… (он проглотил одно слово) всего народа?

Старшина замахал руками:

— Нельзя сюда… Домой ступай, у матери спросишь.

— Матерь больна, — сказал Сережа грудным голосом, чтобы не подумали, что он жалуется.

Подошел другой старшина и велел Сереже идти направо, в такой-то подъезд, встать к окошку и там спросить. Сережа растерянно повторил: «Подъезд, да?», и другой старшина пошел его проводить.

У окошка, маленького, в глухой стене, стояла очередь дяденек и тетенек, но Сережу пропустили вперед. Он вытянулся на носках и задал свой вопрос, не видя, кого спрашивает. В окошке показалась женская голова в беретке с красноармейской звездочкой и скрылась. Сбоку отворилась дверь, вышел командир с тремя кубиками в петлицах, строго посмотрел на Сережу.

— Иди сюда. Что ты здесь ходишь? Кто тебя послал? Нечего тебе здесь делать. Пойдем, пойдем отсюда! Этого еще не хватало…

Сережа подумал, что опять попал не в тот подъезд, и собрался идти в другой, когда подошел командир с двумя шпалами в петлицах — майор! Сережа тотчас смекнул: это уж не простой пограничник, настоящий чекист… В руках у него была кожаная папка, а в ней, конечно, «дело». Он шел мимо, но увидел Сережу и узнал его, сразу узнал, чему Сережа нисколько не удивился.

Старший лейтенант что-то сказал майору по секрету. Майор кивнул, глядя Сереже за спину:

— А это… кто?

— Это моя жена, — сказал Сережа.

Старший лейтенант рассердился.

— Ты что, сюда в куклы пришел играть?

Но майор перебил его.

Они поднялись в лифте на второй этаж. Пришли в огромную комнату… Окна в той комнате были занавешены сверху донизу белыми сборчатыми шторками, как у мамы, а пол такой гладкий, чистый и блестящий, что на него жалко было ступить ногой.

Майор долго-долго расспрашивал про мамину болезнь, про дедово письмо и даже про Богубёга и про зеленку, а сам ничего не говорил. Наверно, старшему лейтенанту надоело слушать, он ушел.

Майор достал из стенного шкафа пальто, самое обыкновенное, не похожее на шинель, зачем-то надел его, потом надел на голову не фуражку, а кепку и принялся застегивать пуговицы на пальто, не бронзовые и без звездочки.

Сережа встревожился: зачем же он одевается? И тут только заметил, как смотрит на него майор: с улыбкой, но не обидной, а словно бы затаенной и что-то говорящей ему одному, чтобы не услышала Маша. Все время майор ему так говорил, а он не видел. Как жалко.

Потом Сережа увидел у себя в руках блокнотик в глянцевитой коричневой картонной корочке. Такой же блокнотик прижимала к груди Маша. Сережа почувствовал, что сейчас запустит блокнотик майору под ноги, побежит, упадет, закричит.