Белая птица - [93]

Сережа не звал и не будил ее. Он слушал, не шевелясь, не мигая, как будто так и нужно было — не спать, думать и бояться у мамы в руках.

Дальше все смешалось. Поздно ночью тетя Клава с трудом перетащила его, спящего, обратно на диван; паренек был длинноног, костляв и не по годам тяжел — в отца…

Утром Сережа томился в школе, думая и вспоминая. После уроков прибежал на кухню, к тете Клаве.

— Что же вы… не говорите? Пожалуйста! Не говорите, если вы такая!

Тетя Клава утерла ладонью губы, огладила на животе фартук.

— Что ж тебе сказать-то… Сергей Георгич?

Сережа понял: она знает, что! Губы его задрожали, он закричал:

— Так и будете… кашкой кормить, да? Как кутенка, да? Спаси-ибо! Можете сами… свои творожники…

Тетя Клава не посмела обидеться, стояла смирно, улыбаясь и кривясь всем лицом, будто нарезала лук.

Сережа бросил портфель и пошел к Шумаковым.

Дядя Федор спал после ночной смены. Вовка и Машка сидели за столом. Тетя Зинаида наливала им из дымящейся кастрюли суп, известный тем, что он был всегда мясной, а часто куриный. Увидев Сережу, Зинаида просияла.

— Ну и как? Лежит, блажит? Машка-то моя ей карты раскидывает. Это ж курям на смех!

— Вы, тетя Зина, смешливая, — сказал Сережа.

— Сопли сперва утри — отбрехиваться! — ласково проговорила Зинаида и лизнула донце половника. — Подыхать будешь, не жравши, без отца, без мамки, к кому придешь с немытой ложкой?

Вовка хмыкнул в тарелку. Маша сорвалась из-за стола и, увернувшись от половника, кинулась за Сережей. Догнала у самой двери.

Проснулся дядя Федор, поманил Сережу пальцем. Сережа, понурясь, подошел.

От дяди Федора пахло табаком, железом и слегка водкой. Спрашивать его было совестно. Сам должен догадаться… Но дядя Федор не догадывался. Сережа скороговоркой сказал про Богубёга: как тот брал письмо, хотя его не просили брать.

Дядя Федор, прикрываясь ватным одеялом, спустил с кровати ноги, зажал Сережу коленями и принялся дышать и сопеть ему в затылок. Вдруг Сережа почувствовал на своем затылке его губы. Затрясся от гнева. Вырвался и убежал, не слушая, как его зовут в четыре голоса.

У своего дома он увидел Богубёга с сизым псом на поводке. Пес наставил в сторону Сережи уши и улыбался ему, морща нос, вывалив язык, а Богубёг приветливо махал рукой, поправляя на носу пенсне, чтобы лучше видеть. Сережа пустился к ним бегом.

И не обманулся, дождался того, чего хотел.

Эту встречу суждено было Сереже запомнить на всю жизнь. Запомнил ее и профессор.

Обыкновенно он величал Сережу на «вы», нынче разжаловал. Он охотно послушал юного гордеца, со вкусом выговаривая: «ага-га… ага-га…» Занятно было, как школяр пушит своего грозного деда. Затем, войдя во двор Сережиного дома, поросший травой, и направляясь к скамейке, Богубёг сказал:

— Ну-с… мальчик мой… Теперь выслушай мои стариковские умозаключения и попытайся усвоить истину, как она ни жестока. Истина жестока, мальчик. Она беспощадна! Нашей с тобой воле неподвластна. В том ее и прелесть, которую тебе… м-м… рано дано постичь, весьма рано.

— Рано, да? — переспросил Сережа с интересом и затаенным удовольствием.

Лисье выражение промелькнуло за очками Богубёга, словно бы тоже предвкушение удовольствия.

— Ты еще счастлив, мальчик. Ты богаче, чем я полагал. У тебя могущественная родня. Это капитал, и коль скоро он у тебя есть, позволь тебе заметить: дорожи копейкой… С таким дедом, как у тебя, пра-аво же, не резон ссориться, напротив, разумней надеяться на него, ибо в ближайшем обозримом будущем тебе с ним жить… да, жить!

Профессор рывком снял очки и тщательно их протер, остренько щурясь.

— Ты удивлен… Ка-ак ты удивлен! Это, мальчик, я предвидел, как предвижу и то, что в конечном счете заполучу твое полное и, смею думать, э-э… любезное согласие. Одним словом: Георгию Касьяновичу я уже написал. Адрес, слава богу, сыскался в его письме. У-убежден, что старик незамедлительно, пренепременно приедет или пришлет за тобой и заберет тебя к себе. Как там ни верти, мальчик, родная кровь… Дедам свойственно дорожить внуками. — И Богубёг любовно потрепал за ухо пса, сторожившего момент, когда Сережа на него посмотрит.

Конечно, Сережа удивился, конечно. И как удивился!

— За… зачем? По-чему? — пробормотал он, не находя больше слов.

— А затем и потому, мальчик мой… Это нам с тобой придется единожды скушать и переварить: затем и потому, что отец твой, оказывается, враг… м-э… народа. Ну, а мать, надо думать, не жилец на этом свете. Вот истина.

Сережа беспомощно открыл рот, и в горле его что-то жалко пискнуло. Кожа на его скулах натянулась, веки сузились, поползли к вискам, и стало видно, как он похож на свою мать. Из глаз его текли слезы. Хотел сразу убежать, спрятаться… Неведомая сила удержала его на месте.

— Вы… уже написали, да? — спросил он, судорожно глотнув слюну.

— Да, мальчик, да!

— Они приедут… заберут меня?

— О, будь покоен.

— Вы взяли там… адрес, да?

— Почел своим святым долгом, мальчик. Надеюсь, отпустится мне за это сто грехов, — сказал Богубёг и прицелился задом к скамье. Но сесть ему не пришлось.

В последний раз Сережа спросил, заикаясь:

— А мама не жиль… не живец?.. Да?

— И это не самое худшее для тебя!