Мельника Инарыко в нашем селе все знают. Его отец тоже мельником был. Инарыко мельницу свою изучил очень хорошо, а от беды все-таки не уберегся. Как-то выпил лишнего и пошел работать. Широкая цепь поймала его за руку… Калекой остался. Но когда выздоровел, опять вернулся на мельницу. Сельские мальчишки обычно приносят ему рыбу. Иногда они целый день ловят, а зачем же им так много? Вот по нескольку рыбин и продают мельнику.
Пока шли до мельницы, я уговорил Агубе продать мельнику усача. Два здоровых пса с громким лаем выбежали нам навстречу. Хозяин вышел во двор, прикрикнул на псов и махнул нам рукой — идите, мол, сюда. Мы подошли.
— Вот так рыба! — удивился мельник. — Где вы ее поймали?
Не дожидаясь ответа, Инарыко вытащил рыбу из сумки. Он вертел ее во все стороны, разглядывал и улыбался.
— Вам деньги нужны или мука?
— Мука! — быстро ответил я.
— Ну пойдемте, пойдемте. Я вам хорошей пшеничной муки дам!
Агубе старательно вычистил свою сумку. Сбегал к роднику, вымыл ее песком, чтобы не пахла рыбой, вывернул и положил сушиться на солнце. А пока мы с мельником прикидывали, какая мука получше, сумка высохла.
Почти до половины насыпал Инарыко муки в наши сумки. Нести было тяжело. Но мы не обращали на это внимания и, обливаясь потом, торопились домой.
Дзыцца была дома: она отпросилась у бригадира и не пошла в поле. Это меня очень обрадовало. А как она меня встретила — будто я из дальних краев воротился! Едва я открыл калитку, как она уже бежит мне навстречу.
— Почему так долго, Габул! Я все глаза проглядела!
Габул — это она так ласково меня называет. Настоящее-то мое имя — Казбек. Наверно, такой ласковой матери, как наша, ни у кого нет. Дзыцца обняла меня за плечи и заговорила со мной так, будто я повзрослел за это время; Еще бы! Вернулся, выполнил поручение. Столько радости ей принес!
А когда я рассказал ей про все наши дела, она снова обняла меня. Потом взяла сумку с мукой. И все повторяла:
— Ну и молодцы, ребятки! И как это вам в голову пришло на мельницу завернуть?..
Дунетхан не оказалось дома. Наверно, где-нибудь с подругами играла в куклы. А маленькая Бади обрадовалась мне. Она всегда так: если я сделаю что-нибудь хорошее, то крутится возле меня, больше ей никто и не нужен. Но стоит мне набедокурить или чем-нибудь обидеть Дзыцца, как она уже косится на меня исподлобья, всячески давая понять, какой я плохой. Как-то я без спросу ушел с Агубе за черемшой. Вернулся поздно, да еще и чувяки у меня оказались в грязи — в лужу провалился, а чтобы не увидели, что они мокрые, натер их пылью. Но это оказалось еще хуже, теперь и штаны загрязнились. А Дзыцца в это время искала меня. Куда она только не ходила!..
Наконец я появился. Я знал, что виноват, и тихонько прошмыгнул во двор. Но Бади увидела меня:
— Подожди, Дзыцца покажет тебе! Где тебя носило целый день?
Я обиделся:
— Замолчи, тебе говорю!
Дзыцца, услышав нашу перепалку, вышла из дома. И тут я почувствовал себя очень несчастным. Даже Бади начала завидовать. Она у нас самая младшая, а Дзыцца не приходится из-за нее столько волноваться, сколько волнуется она из-за меня…
Но на этот раз, как я вернулся с базара, хотя и пропадал целый день и штаны загрязнил, Бади была довольна мной. Я ведь не шалил, не болтался попусту!..
Резкий толчок прервал мои мысли. На какое-то мгновение повозка приостановилась, потом правое колесо медленно, словно раздумывая, пошло вверх и оттуда брякнуло.
«Эх ты, ротозей! — обругал я себя. — Вместо того, чтобы править лошадью, Бог знает о чем думаю. Только один камень оказался на дороге, да и тот не смог объехать!»
Я дернул вожжами, камень остался позади. Не знаю, рассердилась ли Жамират? Но нет, Жамират не тот человек, чтобы из-за пустяков сердиться. Она будто и не заметила ничего. Меня же от смущенья даже в жар бросило.
— Сверни вон к тем деревьям, — сказала Жамират, показывая на заросли ивы у мельницы. — Мы в прошлом году там обед готовили; может, и очаг еще цел.
Я потянул правую вожжу, и Дудтул сам пошел по еле заметной заросшей колее. Он хорошо знает все дороги. Только поверни его в нужном направлении, он уж довезет куда надо. Наверно, нет таких дорог на колхозных полях, которых он не исколесил бы вместе с поварами.
Подъехали к деревьям. Конь сам остановился.
Как хорошо, как прохладно под деревьями! Солнечные лучи затерялись где-то в густой, многослойной листве, и на землю пробивались лишь еле заметные блики.
Жамират нашла прошлогодний очаг.
— Хорош еще! Надо срезать траву вокруг и чуть-чуть углубить канавку. Сейчас мы скоренько все поставим на огонь.
Я взял заступ и сделал, как она велела. А пока я занимался очагом, Жамират вымыла котел в роднике, принесла воды, сняла с повозки крупу, соль, картошку. Когда же взялась за мешок с хлебом, я подбежал и сам стащил мешок. Я заметил, что Жамират довольна — мешок-то был тяжелый.
Котел был готов, мы разожгли огонь. Правда, разожгла Жамират, у меня дрова никак не загорались.
Солнце поднялось высоко. Утром меня совсем заели комары, а теперь они куда-то исчезли — наверно дыма испугались. Я вырвал все сорняки под деревьями: пусть колхозникам будет удобнее тут сидеть. Достал из арбы две доски и соорудил стол. Конь, привязанный к арбе, старался дотянуться до травы, но никак не мог ее достать.
