Все молчат, сдерживают смех. А Цымыржа уже весь как на иголках.
Баппу снова начал:
— Пусть тот, кто подхалимничает…
Но тут Цымыржа подскочил к нему и закричал:
— Я тебе голову разобью! Ты кого оскорбляешь?
А народ только этого и ждал. Такой смех подняли!
Это было давно, еще до войны…
Я вспомнил этот рассказ. Иду, улыбаюсь в темноте. А потом, как подумал, что ведь мы очень далеко от села, и опять стало страшно. Кругом тихо, ни звука. Уже и собак не слышно. Идем, молчим, боимся оба, только не признаемся в этом друг другу.
Наконец добрались до родника. Услышав журчанье воды, я вдруг понял, что давно уже хочу пить. Хотел было позвать Агубе: «Пойдем напьемся!» — но подумал, что ведь спуск к роднику очень крутой, туда и днем не так просто спуститься, не то что в темноте.
Родник остался позади. Хорошо, что я промолчал, а то сразу стало бы видно, какие мы оба трусы.
Я думал, что мы на базар придем первыми. Но там уже было полно народу. И своих односельчан встретили. Годзегка я за три километра узнаю: у нее на щеке огромная красная бородавка. Раньше я Годзегка боялся, и когда приходилось ходить на мельницу, то старался как-нибудь незаметно прошмыгнуть мимо ее дома. Но потом понемногу привык.
— Э, да это, кажется, сын Дзылла? — удивилась она.
Я остановился и от смущенья даже поздороваться не смог. А ведь я ей обрадовался, будто встретил родного человека.
— Как это мать тебя одного отпустила?
— Мы с Агубе, — ответил я, оглянувшись. — Вон он тащится, наверно, ногу натер.
— Чей Агубе?
— Ханджери.
— Надо же, как вырос!
Агубе остановился рядом со мной. Из сумок у нас выглядывали куры. Годзегка, конечно, поняла, что мы пришли их продавать.
— Поторопитесь, открывайте свой товар.
Мы открыли кур, и покупатели тотчас окружили нас. Мы с Агубе сговорились продавать кур по двадцать пять рублей, да и дома нам так велели. Но Годзегка шепнула:
— По двадцать семь просите. Я своих по двадцать пять продаю, а ваши-то лучше!
Рядом с Годзегка мы почувствовали себя гораздо уверенней. А покупатели, будто кто их направлял, почему-то все шли к нам.
Ко мне привязалась какая-то худощавая женщина со вставными зубами. Она хочет купить моих кур по двадцать пять рублей, а я не уступаю. И покупать не покупает и другим не дает. Тут покупатели зашумели на нее со всех сторон. Она выхватила из-за пазухи узелок, развязала его, отсчитала пятьдесят четыре рубля, сунула мне их в руки, запихнула кур в свою плетеную сумку и пошла. Я торопливо пересчитал деньги, положил в карман. К этому времени разделался со своими курами и Агубе.
Мы, конечно, были очень довольны — сумки у нас пустые, а карманы полные. Хотя много ли нужно, чтобы наши маленькие карманы были полны!
Мы весело ходили по базару. Если домой принесем по пятьдесят три рубля, наши будут очень довольны. А по рублю можно взять «на мелкие расходы». Мы уже заранее наметили, на что мы эти рубли потратим. Прежде всего купим семечек. По стакану; До самого села хватит. Потом — простокваши. Ее продают в поллитровых банках, джермецыкцы приносят. Никто не делает простоквашу так вкусно, как они. Пенка желтая, жирная! Старухи тут же и ложками снабжают: пожалуйста, пируй в свое удовольствие!
Мы с Агубе выбрали простоквашу с самой аппетитной пенкой. Через минуту банки у нас были пусты. Сказать по правде, я уже был сыт. И все-таки никак не мог отвести глаз от банок с простоквашей. Но переборол себя и, щелкая семечки, решительно зашагал прочь.
Мы с Агубе за этот день сильно устали и медленно брели домой. Да и куда торопиться! Прошли по мосту через Терек. Дальше протоптанная в высокой траве тропинка повела нас по берегу.
— Что это? — вдруг крикнул Агубе, показывая на реку.
В одном из мелких рукавов Терека что-то барахталось.
Мы спустились к воде. Смотрим — большущий усач. Видно, кто-то запрудил рукав. И чем меньше становилось в русле воды, тем сильнее билась рыба. Когда мы подошли, она затихла. Агубе скинул чувяки и, даже не засучив как следует брюки, бросился к рыбине. Рыба словно поджидала его — она подпрыгнула, хлестнула его по щеке своим широким хвостом и обвилась вокруг шеи. Агубе закричал, упал в траву. А рыба снова трепыхалась в обмелевшем рукаве.
Я подкрался к ней, оглушил ее палкой, а потом схватил за жабры и что есть силы прижал к каменистому дну. Усач затих. Я посмотрел на Агубе и не мог удержаться от смеха — одна щека у него так и полыхает, лицо и шея забрызганы грязью. Но Агубе на меня и внимания не обратил. Он ухватил усача за плавники и закричал:
— Вот это рыбина!
Мы вылезли из мутной воды, вымыли усача в прозрачном роднике и положили на траву. Солнце уже сильно пригревало.
— Давай зачерпнем в мою сумку воды и уложим его туда, а то, пока дойдем, испортится.
Хорошо придумал Агубе. Мы наполнили сумку водой, положили туда усача, подвернув ему хвост, потому что он в сумке не умещался. Сумку взяли с двух сторон и понесли.
Я шел и думал: как нам разделить рыбу? Но когда дошли до мельницы, мне вдруг пришла в голову очень дельная мысль.
— Агубе, давай обменяем рыбу у мельника на муку.
Агубе удивленно посмотрел на меня.
— Я давно уже уалибаха[2] не пробовал, — продолжал я, — да и дома нас похвалят. Скажут — хозяйственные у нас ребята!
