И вот я — тоже в числе колеблющихся.
Как только по институту разнеслась весть о поездке на целину во время предстоящих каникул, одни сразу засуетились, начав собираться в дорогу, другие оказались под грузом сомнений (такое, видимо, неизбежно в подобных ситуациях), а иные восприняли это как некую чуждую затею. Труднее всего, пожалуй, колеблющимся. Отставать от товарищей, естественно, не хотелось, но появилось опасение, как бы не отстать от самого себя. В ту пору я был большой мечтатель. Не прошло ведь еще и трех лет, как я выпорхнул за порог родного дома, — и вдруг теперь не воспользоваться возможностью проехать через десятки городов, преодолеть тысячи километров?! Могло ли случиться что-либо хуже, обиднее такого оборота событий?
Да если бы это была обыденная поездка! А тут тебя зовут на помощь, потому что считают способным на такое. Не знаю, как у других, но у меня задержка в принятии окончательного решения возникла — не буду кривить душой — не только из-за сомнения в том, смогу ли быть там полезным.
Говорили, будто больше трех месяцев там и не пробудем. «Не пробудем» — можно подумать, я уже в пути или отброшены всяческие колебания. Не тут-то было — я тогда все еще так и не знал, как же кончится дело.
Однако недолго суждено было мне пребывать в этом двусмысленном положении, которое заставило меня вспомнить об истории с неким древним предсказателем.
Рассказывали, как позвали его однажды предсказать, кого родит невестка. Считая себя посланником божьим, он погрузился в напряженное раздумье. То приблизится к невестке, то отойдет и пристально на нее смотрит. Морщины не сходили с его лба. Он запускал в лохматую бороду то правую, то левую руку. Весь вид его говорил о том, что вряд ли когда он оказывался в столь неопределенной ситуации. Прямо-таки метался из комнаты в коридор и обратно. И лишь одному Господу было ведомо, как долго могло это еще продолжаться. Измочаленный вконец, он, замерев, произнес в отчаянии:
— Мыслимо ли подобное: выхожу в коридор и ясно вижу, будет девочка, возвращаюсь — мальчик…
Не ожидавшие подобного пророчества, соседки еще более терзались любопытством: кто же все-таки родится? И когда к следующему утру на свет появились девочка и мальчик, кумушки были повергнуты в изумление от точности прогноза.
…В институте я так и не смог прийти к окончательному решению, ехать ли мне, и поспешил в общежитие. Но и здесь сомнения продолжали терзать меня. В комнате тесно, и я, подобно тому оракулу, ушел в коридор. Отличало нас в тот момент лишь то, что я не стал возвращаться в комнату, а просто ходил по длинному коридору из конца в конец. И пока шел в один конец, решимости моей, казалось, нет предела. Но стоило повернуть, и она улетучивалась. И при этом я жалел, что повернул назад. Но что я мог поделать? Ведь, во-первых, мои ноги не очень-то слушались меня… А во-вторых, коридор-то просто-напросто заканчивался, и поневоле приходилось возвращаться. И если обстоятельства помогли оракулу выкрутиться из трудной ситуации, мне предстояло самому найти выход из сложного положения. Ибо нельзя было одновременно оставаться дома и отправиться на целину.
Через три недели заканчивались экзамены, и мне надо было поехать в село, домой, где меня ждали, не могли дождаться сестры. Долгие месяцы они оставались, по существу, одни. Соскучились. И хотя редкое воскресенье не появлялся у них, много ли стоили эти мои краткосрочные визиты? Односельчане, которые не так уж и давно радовались моему поступлению в институт, подбадривали: летние каникулы будешь находиться дома, с сестрами, а неотложные дела по хозяйству, что им не под силу, мы берем на себя.
И вот они, очередные каникулы, а я думаю об отъезде из дома. Как бы то ни было, — Бади и Дунетхан не будут перечить мне. Но в каком свете стану я выглядеть в глазах соседей? Они не только никогда не сторонились нас, а, наоборот, всегда входили в наше положение, искренне желая нам только добра. А тут вдруг я по собственной воле отправляюсь за тридевять земель?!
Эх, была бы жива наша Дзыцца! Ни одна забота не обременила бы меня теперь: может, и не сразу, но согласилась бы она отпустить меня в дальний путь. У меня достало бы красноречия объяснить, во имя чего нужно нам ехать. Ну а то, что и девушки наши едут, я сообщил бы напоследок, чем окончательно убедил бы ее. Она никогда не позволяла, чтобы я от мальчишек отставал. Так могла ли она допустить, чтобы меня опережали девушки? Впрочем, из-за Дзыцца и прежде некоторые мои дела осложнялись, хотя обвинять ее в этих мелких осложнениях просто грешно. Они ничто в сравнении с теми, которые принесла всем нам ее смерть. Что-то очень уж полюбилась ей, косой, появляться на нашей улице.
Вот Дзибул. Ему всего девятнадцатый год шел, когда погиб при исполнении воинского долга… Дзыбырт утонул в Уршдоне вместе с трактором… Дзандара убили в Средней Азии… Дзерасса упала с машины… Иной раз кажется, что несчастье с каждым из них произошло потому, что имена их начинаются с одной и той же буквы. Но когда вспоминаю Дзират, старейшую на улице, стодвенадцатилетнюю Дзират, у меня возникают иные мысли. Так долго она живет, так одряхлела!