Белая крепость - [44]

Может, я продолжал бы во всем этом участвовать, так как надеялся, что падишах, как и я, сумеет забыть Его, и рассчитывал заработать еще больше денег; к тому же я привык к ужасу неопределенности; но однажды в лесу, где мы заблудились, преследуя зайца, падишах, будто бы бесцельно прогуливавшийся, стал безжалостно вторгаться в мою душу, да еще на глазах у свиты, в которую снова набрал этих интриганов; тут мне и пришло на ум, что он собирается всех разогнать и лишить нас имущества; я чувствовал приближающуюся катастрофу. И в тот день, когда он напомнил мне о кружевах на скатерти, покрывающей стол, за которым завтракал Он в детстве, и о том, как Ему чуть не отрубили голову, настаивая, чтобы Он принял мусульманство; когда падишах заставил меня рассказать о виде из моего окна, выходящего в сад за домом, и предложил написать книгу, словно бы эти истории произошли лично со мной, я решил бежать из Стамбула.

Для начала мы переселились в другой дом. В первое время я боялся, что приедут люди из дворца и увезут меня, но никто обо мне не спрашивал, не интересовался моими доходами; либо обо мне забыли, либо я находился под тайным наблюдением падишаха. Повинуясь внутреннему побуждению, я занялся делами, построил дом, разбил за домом сад, какой хотел; время я проводил за чтением книг, сочинением историй, не столько ради денег, сколько для развлечения; выслушивал гостей, приезжавших ко мне за советами как к бывшему главному астрологу. Именно в это время я лучше всего узнал страну, в которой жил с юности: прежде чем предсказать будущее инвалидам, людям, потрясенным потерей сына или брата, безнадежным больным, отцам не вышедших замуж дочерей, коротышкам, желающим подрасти, ревнивым мужьям, слепым, морякам, безнадежно влюбленным, — я просил, чтобы они подробно рассказывали мне о своей жизни, а вечерами, как я делал и с этой книгой, записывал услышанное в тетради, чтобы потом использовать в своих историях.

В те годы я познакомился со стариком, вместе с которым в мою комнату вошла глубокая тоска. Он был на десять-пятнадцать лет старше меня. Его звали Эвлия; увидев печать страдания на его лице, я решил, что его мучения — результат одиночества, но ошибся: всю жизнь он посвятил путешествиям и их описанию в десятитомном труде, а перед смертью собирался отправиться в самые близкие его душе места, Мекку и Медину, и написать о них, но в его книге есть пробел, который беспокоит его, — ему очень хочется рассказать читателям об итальянских мостах и фонтанах, о красоте которых он столько слышал, и он специально пришел ко мне, так как наслышан и о моей славе; не могу ли я помочь ему? Когда я сказал, что никогда не бывал в Италии, он, как и все, сказал, что знает об этом, но мне рассказывал о ней мой раб, которого когда-то привезли из Италии, и если я ему перескажу то, что раб рассказывал мне, Эвлия за это тоже расскажет мне нечто интересное: разве не самое приятное в жизни — рассказывать и слушать занятные истории? Он вытащил из сумы карту — это была плохонькая карта Италии, — и я решил рассказать.

Пухлой рукой, похожей на детскую, он отмечал город на карте, по слогам читал название и аккуратно записывал мои фантазии. Он непременно желал какую-нибудь странную историю про каждый город. Таким образом, мы прошли с севера на юг всю страну и побывали в тринадцати городах, после чего вернулись в Стамбул. Эта работа заняла у нас все утро. Он был очень доволен моими рассказами и, желая меня порадовать, рассказал мне о канатоходцах, затерявшихся в небе Акки[66], о женщине из Коньи[67], родившей слона, и об ее сыне, о быках с голубыми крыльями на берегу Нила, о розовых кошках, улыбаясь, показал мне свои передние зубы, которые ему сделали в Вене, рассказал о говорящей пещере на берегу Азовского моря, о красных муравьях Америки. Почему-то его рассказы пробуждали во мне странную грусть, хотелось плакать. Солнце уже садилось, когда Эвлия спросил, не знаю ли я тоже каких-нибудь удивительных рассказов; я предложил ему переночевать вместе с его людьми в моем доме: я могу рассказать ему историю, которая может ему понравиться, — о двух людях, поменявшихся местами.

Когда все разошлись по отведенным им местам и наступила долгожданная тишина, мы вернулись в мою комнату. Тогда я и решился окончательно рассказать эту историю, которую вы сейчас дочитываете! То, что я рассказывал, не было выдумано, а будто кто-то потихоньку нашептывал мне слова, и фразы аккуратно выстраивались одна за другой: «Мы шли из Венеции в Неаполь, когда турецкие корабли преградили нам путь…»

Когда глубокой ночью я закончил свой рассказ, то почувствовал, что гость, как и я, думал о Нем. Но у Эвлия неизбежно должен был сложиться совсем другой образ Его. Я не сомневался, что он думал и о своей жизни! Я же думал о моей жизни, о Нем, о том, что мне нравится мой рассказ; я гордился всем, что пережил и о чем мечтал: комната, в которой мы сидели, была полна печальных воспоминаний о том, кем я и мой гость хотели быть и кем мы стали; в тот момент я со всей ясностью понял, что не смогу забыть Его, и это сделает меня несчастным до конца моих дней; я знал теперь, что никогда уже не буду жить в одиночестве: вместе с моим рассказом в комнату словно вошла манящая тень привидения, вызывающая у нас обоих любопытство и тревогу. Под утро мой гость поначалу обрадовал меня, сказав, что ему понравился мой рассказ, а потом добавил, что хочет высказать некоторые замечания. Я выслушал его с вниманием, чтобы избавиться от тревоживших нас обоих воспоминаний и поскорее вступить в новую жизнь. Он сказал, что нам следует найти нечто самое странное и поразительное в моем рассказе; что ж, может, это единственное, что мы в состоянии сделать, чтобы преодолеть гнетущую тоску этого мира; поскольку он еще с детских лет знал о бесконечном повторении всего, ему даже в голову не приходило запереться в четырех стенах; именно поэтому он провел всю жизнь в бесконечных странствиях в поисках историй. Удивительным было то, что искать мы должны в мире, а не в себе! Внутренний поиск, слишком продолжительные размышления о себе делают нас несчастными. Именно это происходит с людьми в моем рассказе, поэтому герои никак не хотят быть самими собой, поэтому они хотят быть другими. Потом он спросил меня: «Представим, что изложенное в этой истории — правда. Верю ли я, что люди, поменявшиеся местами, смогут быть счастливыми в новой жизни?» Я молчал. Он почему-то напомнил мне об одной детали из моего рассказа: мы не должны были предаваться надеждам подобно испанскому рабу с оторванной рукой! Когда, продолжал Эвлия, мы сочиняем такие рассказы и выискиваем странности внутри себя, мы превращаемся в других, да избавит нас и читателей от этого Аллах! Ему даже думать не хочется об этом ужасном мире, где люди все время говорят о себе и о своих странностях, а тут еще книги и рассказы о том же.