Бекар - [7]

Но экзотический букет всё же возымел действие. Аня поцеловала Василия в щёку и долго пристраивала орхидеи в вазе на столе своей комнаты. Колдовала с водой и размышляла вслух, как заставить цветы постоять подольше.

— Ты, поди, разорился, Вася? — спросила лукаво.

— Это не имеет значения, — ответил рыцарь.

— А шампанское? Хочешь выпить?

— Н-ну... — растерялся было Василий, — я думал, букет и шампанское... Почти натюрморт.

— Ну, так поставим рядом с букетом или всё-таки выпьем? — улыбнулась Аня.

В этой усмешке Василий интуитивно почувствовал подвох от пра-пра-прабабушки Евы. Не с такой ли покровительственной к чужой наивности улыбкой подавалось к столу яблоко с древа познания? В любом случае, сердце ёкнуло, а внешне пришлось подпустить этакой развязности и для вящей убедительности без лишних слов пальнуть пробкой в потолок.

Пробка-дура срикошетила и ударила в макушку Василия. Ойкнув, он хохотнул, Аня же залилась смехом надолго.

— Надо было чуть наклонить, — дала она поздний совет.

— Ничего, так смешнее, — собрался с мыслями Морозов.

Шампанское пили с шоколадом. Говорили о ничего не значащих пустяках, перемывали кости одноклассникам и учителям. А после второго бокала Аня включила музыку и сама пригласила его на танец. Обомлевший Василий как-то неловко (по-пионерски) обнял её за талию. Она же внезапно прижалась к нему всем телом, отчего дыхание у него сначала остановилось, а потом стало синкопировать с ударами сердца. Нахлынувшая, как цунами, нежность всё же несла в себе холодный ручеек осторожности: как бы чего не сделать неправильно. Сначала он несколько раз поцеловал её в шею, а потом их губы, точно два магнита, нашли друг друга.

Вкус первого поцелуя ни с чем не сравним, нет в человеческом языке нужных прилагательных, если только речь идёт о настоящем поцелуе. Не о тех, что зачастую случаются между молодыми людьми ради эксперимента, низводящего смысл события к обыкновенной «пробе». Почему любовь скрепляется устами? Потому ли, что в устах хранится и произносится слово? И значит ли сам поцелуй, что слова больше не нужны? Может, так объединяются не только души, но и слова? Материализуются?

Именно ради того, чтобы продлить чувство первого поцелуя, люди отчаянно борются за любовь, совершают благородные рыцарские поступки, бесстрашно и без оглядки преодолевают расстояния и время... Но первый поцелуй может быть только один. И сохранить его вкус человеческой памяти не под силу. Память о нём чем-то схожа с общей памятью человечества об утраченном рае.

То, что произошло далее, вконец ошеломило Василия, и в первое мгновение он растерялся, а во второе — опустился на колени. Теперь стал ясен смысл домашнего халата, который так легко слетел с плеч его возлюбленной. А он-то, дурак, и не понял сразу!.. Пораженный девственной первозданной красотой девичьего тела, он, содрогаясь душой, встал на колени. Как будто Аня являла собой памятник высшей гармонии. (Но даже в момент этого таинства предательски мелькнуло в потрясенном сознании собственное жалкое отражение из зеркала.) Тело Ани — это и была музыка. Симфония человеческого совершенства. Все античные мраморные Венеры и близко с ней не стояли, глянцевые топ-модели из журналов были безнадёжно мертвы! И теперь эта четко выверенная божественная гармония открыта ему! Вмиг, и только сейчас, пришло глубокое осознание поэтического преклонения перед женщиной. Полки, нет, дивизии, армии склонивших головы поэтов, композиторов, художников... И где-то в последнем ряду ошарашенный, ничем ещё не прославившийся юноша Василий Морозов.

Дверной звонок заставил вздрогнуть обоих. Аня посмотрела на Василия вопросительно, а тот пребывал в беспомощной растерянности. Какой демон нажал эту фальшивую клавишу?

Пока в голове Василия рождалась эта смелая и нужная фраза: не открывай! — Аня уже набросила халат, затянула на талии поясок, и с каким-то едва уловимым разочарованием, больше похожим на лёгкое презрение, протянула своему Ромео руку:

— Ты же не будешь стоять на коленях, когда я открою дверь?

Да, действительно. Нелепо.

И всё! Дверь в эту тайну так же неожиданно захлопнулась, как и открылась.

Или некто вломился в неё?

На пороге стоял улыбающийся Брагин. Без приглашения шагнул в прихожую и, увидев Василия, спросил:

— О, Маэстро! Ты чё, за нотами зашёл?

Как будто другого повода оказаться в этой квартире у Морозова не было. Но судя по тону, Брагин такого и предположить не мог. Маэстро, по его представлениям, конкуренции не составлял.

— За нотами... — то ли повторил, то ли трусливо оправдался Василий, и тут же увидел, как окатила его гневным сиянием глаз Аня. Взгляд её был окончательным приговором. А слова разбили в прах последнюю надежду реабилитироваться за малодушие.

— Да, Вася, вот твой «Детский альбом» Чайковского, — сказала Аня, акцентируя на слове «детский», отчего горечь и обида заполнили душу Василия, и в ней не осталось места ничему другому.

— Слышь, Маэстро, — снова обозначил себя Брагин, — ты извини, мне тут с Аней поговорить надо. — Прямой намёк, что «детям» пора убираться...

— Да я вообще-то тоже хотел, — попытался зацепиться Василий.