Бегуны - [92]

— Не потеряйте. Девятка вечно теряется.

Моя рука застыла над рубриками незаполненной анкеты.

— Что это значит? — спросила я, внутренне делая стойку. Человек попал точно в десятку: я ведь доморощенный детектив, частный следователь случайностей и мистических знаков.

Очевидно, он заметил мое волнение, потому что успокаивающе, почти ласково пояснил, что это ровным счетом ничего не значит. Просто согласно вечному закону случайности ключ от комнаты номер девять рассеянные путешественники теряют чаще всего. Портье точно знает, потому что каждый год обновляет запасы ключей и девятки вечно не хватает. Даже слесарь удивляется.

Все четыре дня в городе X. я не забывала о ключе. Возвращаясь в отель, каждый раз клала его на видное место, а уходя отдавала — для верности — портье. Однажды случайно унесла с собой, но, обнаружив это, переложила ключ в самый надежный карман и весь день щупала: там ли он.

Интересно, какой закон действовал на ключ от комнаты номер девять, какие тут работали причины и какие следствия. Может, портье был прав со своей спонтанной интуицией — это не более чем случайность. А может, совсем наоборот — все дело именно в портье: он подсознательно подбирает для комнаты номер девять личностей рассеянных и недостойных доверия, внушаемых.

Через несколько дней мои планы изменились, и мне пришлось довольно поспешно уехать, в кармане брюк я с изумлением обнаружила ключ — оказывается, я по рассеянности увезла его. Я хотела отослать ключ по почте, но, честно говоря, не сумела вспомнить адрес. Меня радовало только одно: таких, как я, много — целая группа людей, покинувших город X. с девяткой в кармане. Возможно, мы подсознательно образуем некое сообщество, хоть и не в состоянии разгадать его цель. Быть может, она прояснится когда-нибудь в будущем. Однако от пророчеств портье никуда не денешься, факт остается фактом: ему снова придется заказать ключ для девятого номера — к бесконечному изумлению слесаря.

Опыт стереометрии путешествия

Человек пробуждается от беспокойного сна в большом межконтинентальном самолете и смотрит в иллюминатор. Видит внизу огромную темную сушу, из этой тьмы изредка проглядывают скопления огоньков — крупные города. Судя по карте, которую показывают на мониторах, это Россия, Центральная Сибирь. Человек закутывается в плед и снова засыпает.

В это время внизу, в одном из этих темных пятен другой человек выходит из деревянного дома и поднимает глаза к небу, пытаясь определить, какая будет завтра погода.

Если мы проведем от центра земли гипотетическую прямую, то окажется, что на протяжении доли секунды этот луч пересекает обе фигуры: быть может, в него на мгновение попадает их взгляд, быть может, луч нанизывает на себя их зрачки.

На короткий миг они становятся соседями по вертикали — ведь что такое одиннадцать тысяч метров? Чуть больше десяти километров, ничего особенного. Гораздо меньше, чем расстояние, отделяющее того человека на земле от ближайшего населенного пункта. Меньше, чем расстояние между районами большого города.

Даже

По дороге я вижу рекламные плакаты, которые черным по белому провозглашают: «Jesus loves even you»[130]. Эта неожиданная поддержка вызывает во мне душевный подъем, вот только тревожит слово «even»[131]…

Свебодзин

Прошагав несколько часов по крутому океанскому берегу, продираясь через остроконечные листья юкки, отбрасывающие пятнистые тени, мы спускаемся к воде. На камнях — маленький навес с источником пресной воды. Огромное пустое пространство — и вдруг три стены под крышей. Внутри — скамейки, на которых можно посидеть или поспать. На одной из них — вот ведь удивительно — тетрадь в черной ламинированной обложке и желтая ручка «Бик». Книга отзывов. Я бросаю рюкзак, атлас и принимаюсь жадно читать — с самой первой страницы. Рубрики, почерки, чужие слова, лаконичные данные всех тех, кто по прихоти таинственной судьбы побывал здесь до меня. Номер по порядку, дата, имя и фамилия, Три Вопроса Паломника: страна, откуда ты родом, отправной пункт, пункт назначения. Оказывается, я тут сто пятьдесят шестая. До меня здесь были норвежцы, ирландцы, американцы, двое корейцев, австралийцы, больше всего немцев, но есть и швейцарцы, и даже — вот, пожалуйста — словаки. Тут мой взгляд выхватывает одно имя: Шимон Поляковский, Свебодзин[132], Польша. Как загипнотизированная, я рассматриваю эту торопливую запись. Громко произношу вслух: «Свебодзин» — и мне начинает казаться, что океан, юкки и крутая тропка покрываются матовой пленкой. Это забавное название, которое трудно произнести, которому сопротивляется избалованный язык, мягкое извращенное «дзь», ассоциирующееся с холодом клеенки на кухонном столе, корзинкой только что собранных помидоров, запахом бензина из «юнкера»… Свебодзин вдруг заполняет собой всю реальность. Так до конца дня и висит над океаном — огромная фата-моргана.

И хотя я никогда не была в этом городке, смутно различаю его улочки, автобусную остановку, магазин «Мясо», костел. Ночью меня охватывает ностальгия, неприятная, словно желудочный спазм, в полудреме мне видятся чужие губы, ловко складывающиеся в этот неслыханный звук «дзь».