Беглый дедушка - [29]

У меня аж дух захватило от дедова благородства! Надо же, какой невероятный поступок – нахально лишиться всего, сесть на бригантину и уплыть в никуда. Я взглянул на Матраса: в его глазах читалось похожее восхищение. Вот тебе и дед!

– Да нет, – смеясь, дед смахнул романтику с наших лиц, – я не был особенным богачом. Я просто с детства хотел в народ… и сходил.

Тут он подбоченился, стал выше и больше. Даже нос его стал из барабульки совсем римским, как у императора Цезаря, которого зарезал друг его Брут. Если бы дед стал сейчас мраморным, я бы не удивился.

Потому что он не просто сходил в народ: он сходил – и вернулся.

– С возвращением, дедушка, – сказал Матрас, которому явно померещилось то же самое. Как я уже говорил, моя компания действует на Матраса положительно.

– Спасибо, – потупился дед, краснея.

По его горделивому виду стало ясно, что свое возвращение он считает личным подвигом, на который способны немногие. Мол, не просто куда-то сходил, но еще и не застрял. А я подумал, что не впрягись тогда дядя Вадим, и не вытащи нас из-под кровати, так и не вернулся бы дедушка из народа. Дядя Вадим нас тогда вытащил, как испугавшихся, и спрятавшихся от фальшивой бабайки детишек. Мне захотелось, чтобы дед осознал роль дяди Вадима в своем чудесном спасении. Это было бы честно, если бы он осознал.

– Хорошо, что дядя Вадим нас спас, – прямо заявил я, – Он хороший человек… хоть и народ.

Вдруг слышу – щёлк, щелк. Ага, понимаю – взрослость пошла! Да так лихо, прямо очередями, как пулемет.

– Я сейчас! – крикнул я, вскочил с табуретки и понесся в ватер-клозет.

Не важно, что они там подумают, пускай хоть ссыкуном обзовут.

Ворвался я туда, куда рвался, смотрю в зеркало – нет, усы резко не выросли. Да и росту вроде бы не прибавилось. Как-то у меня внешнее взросление отстает от внутреннего. Наверное, пища не та. Для души та, а для туловища не та.

Нажал кнопку, пуская воду, руки помыл, вытер, вернулся на кухню.

Сидят, молчат, ждут моего возвращения.

– А тебя ждали, дедусь? – спросил я, усаживаясь на теплый, еще не остывший от меня, табурет.

Я в туалете, пока искал в отражении взрослость, все время помнил, что меня ждут на кухне. Когда в зеркало смотрел – помнил, когда воду спускал – помнил, когда руки мыл, и когда полотенце использовал – тоже помнил. Когда свет выключал – помнил. И не удивился, что ноги сами вернули меня на кухню.

Однако, странно, что взрослость я в туалете искал, а нашел за ухом. Потому что, как я деда спросил, так и щелкнуло.

– Не ждали, – сказал дед, и глаза его запечалились.

Они у него и так не большие, не кинозвездные. А сейчас вообще прикрылись веками, увлекаясь их тяжестью вниз. Я даже испугался, что дед клюнет носом и ударится о кухонный стол. Но дедова шея выдержала, голова только самую малость дернулась, и остановилась. Исподлобья дед осмотрел ситуацию – меня, и Матраса. Мы сидели и ждали дедова возвращения из нежданно нахлынувшей на него печали. Прошло какое-то время, и дед осознал, что мы его ждем.

– Но я рад, – сказал дед, и голос его приподнялся, увлекая за собою всю голову, – что встретился с вами. Может, ваши души и ждали мою, кто знает. Может, ради нашей встречи всё и случилось.

Что ж, может и так. Было бы, конечно, неплохо, если бы всё случилось еще и ради моего «Юного химика», но уж если не случилось…

Глава 17

– А что там еще у тебя, дедушка? – спросил Матрас, любопытно засунув нос в развернутый на столе узелок.

Запах блокнота шевельнул что-то в носу Матраса, и Матрас отпрянул назад. Я, как будущий, я надеюсь, обладатель «Юного химика» знал, что запахи изменяют химию мозга. Ещё ее изменяет алкоголь, но «Юного алкоголика» я в продаже пока не встречал.

Матрас поморщился, выпрямляя обоняние, даже нос почесал:

– Странно у тебя, дедушка, буквы пахнут, – вежливо сказал Матрас.

Будто он не видел, что над записями деда поднималось марево тлена. Так в фильме ужасов синий туман обволакивает в лесу компанию неудачников. Потом у них заканчиваются дрова, и заканчивается огонь. Даже возможность огня заканчивается, потому что изменяются законы физики – огонь больше не работает.

Еще немного, и от пыли веков перестанет работать мой нос, потому что обоняние тоже отменят.

– А это не мои буквы, – сказал дед, и отмахнулся от синего тумана, как от уличного приставалы «спроси у меня как», – Я их написал, когда был другим человеком… а сейчас они не мои.

Оказывается, отмахнуться от своего прошлого проще, чем нос почесать.

– А чьи? – обиженно спросил Матрас.

Ему показалось, что так нечестно: нос-то свело. Значит, кто-то должен за это ответить.

– Дарю! – широко сказал дед, будто сарай старый поджег.

Так в деревне у бабушки долго решали, как снести старый сарай, а потом сарай вдруг сам сгорел в одну ночь, и всё. Но там героя не вычислили, а здесь он даже и не скрывался.

Мы с Матрасом переглянулись: никто не хотел такого подарка. Вот если бы всё по отдельности – бумагу, чернила, синий туман… то ещё как-нибудь. А в комплекте никак.

– Я, когда в быдло пошел, тоже думал, что избавлюсь от прошлого, – сказал дед, и вздохнул, – Но не вышло.

– И теперь ты его нам решил подарить, да, дедушка? – спросил Матрас.