Беглый дедушка - [16]

– Мама сказала, что дядя Вадим в глубине души добрый, просто его в детстве недообнимали, – заступился я за дядю Вадима.

Пусть даже ему будет хорошо, чтобы геростратов не натравил на семью.

– Ты на него не ругайся, деда, – попросил я, – он ведь меня тоже не ругает на самом деле «маленьким старичком». Мне даже приятно, я себя взрослее чувствую.

– Да я и не ругаюсь, – быстро сдался дедусь, – Я что – политик?

– Политики ругаются, чтобы никто не шел в политики, – объяснил я деду, как маленькому.

И признался:

– Это Матрасов отец нас научил, что политики специально любят, когда их ругают, чтобы приличные люди не шли в политику. Кому захочется идти туда, кого всегда ругают? Никому.

Дед задумался. Верить малышу с ходу у него пока не получалось. Мы чуток помолчали: деду нужно было время подумать.

– Это они вроде как конкурентов убирают, ну молодцы! – восхитился дед, подумав и согласившись, – А ты и впрямь паренек непростой, Сережка. И насчет Вадима ты прав. Мало ли чего у человека в душе. Мама говорила, что его тоже помотало по необъятной.

– По чему помотало? – не понял я.

– По необъятной – объяснил дед, – Песня такая была, про то, что наша страна необъятная. «Человек проходит, как хозяин, необъятной Родины своей».

– Я этого слова не знаю, «необъятной», – признался я, и что-то щелкнуло в голове.

– Необъятной, это означает, что её нельзя объять, то есть обнять, – пояснил дед, – Такая она большая.

Но я уже почти не слушал его, меня крайне заинтересовало, что там у меня щелкнуло.

– Что ж вы её не обнимаете, – сказал я рассеянно, разговор поддержать, – Может, она потому и необъятная, что вы её не обнимаете. Может, вы просто не пробовали её обнимать – мало ли, что большая.

– Это точно, – кивнул дед, – мы потому ее и профукали, что не обнимали.

Не знаю, чего там они профукали. Мы вот с мамой тоже трёшку профукали после смерти папы. Не то, чтобы профукали, просто не потянули, обменяли на двушку. Мы же тогда не знали, что к нам приблудится наш чудный дед.

Чудное в нем то, что он говорит со мной, как мама, то есть – как со взрослым. И меня это так расплавило, размурлыкало до полной неги, что я впервые в жизни не записал непонятное слово, а сразу спросил, что оно значит. Необъятная…

Такого раньше не было, раньше я вроде как стеснялся. А сейчас будто показатель взрослости еще на одно деление провернулся.

Вот именно это у меня в голове и щелкнуло.

Глава 11

Я давно понял, что человек взрослеет щелчками. Иногда жизнь по носу щелкает, иногда шерстяной свитер по пальцам статическим электричеством. Иногда человек сам щелкает семечки, пока замечание не сделают, что мусорит у подъезда. Но последнее не про меня, я семечки не люблю. Да это и не умно: ведь тогда семечки взрослеют, а не ты.

Когда меня необъятно щелкнуло, и я понял, что дед мне теперь первый друг после мамы, то отдавать его геростратам вообще стало никак. В смысле, никак не отдавать.

– Дед, – попросил я, – давай сделаем так, чтобы тебе у нас стало хорошо. Настолько хорошо, чтобы ты не захотел от нас уходить, даже если геростраты тебя за уши тащить станут.

Я сидел на кровати, как не положено в рабочее время. Дед занял мое кресло за моим письменным столом, и мои собственные уши горели от счастья, что я могу своему деду уступить стул. Вломись сейчас в нашу комнату ювеналы, да схвати меня за уши… Я аккуратно потрогал правое ухо – огонь! Дед смотрел на меня с улыбкой, полуобернувшись влево. Кажется, он догадывался, что мы уже семья. Но я ему пока об этом не говорил, чтобы не спугнуть, мало ли что.

– Горят, – удовлетворенно сказал дед, будто горение моих ушей было делом его рук, – Пылают!

– Горят, – согласился я, ожидая следующих слов деда.

Дед кивнул, мол, это хорошо, что горят, это правильно. Я тоже ничего неправильного в этом не вижу – горят, и горят.

– Меня нельзя тащить за уши, – сказал дед, – У меня в левом ухе микрочип зашит. Инопланетяне зашили. Хочешь потрогать?

При этом он сидел ко мне как раз левым бортом, будто заранее знал, что я буду проверять его микрочип.

Я встал с кровати и пинками загнал стайку своих носков под кровать – надо будет их оттуда вообще выселить, чтобы деду спалось хорошо. Сейчас они выпорхнули явно не вовремя.

Подошел я к деду и потрогал там, где он показал. Верхушка левого уха была твердой, как сталь. Внутри, если легонько помять, ничего не мялось. Как говорят хирурги с маминой работы, «инородное тело» присутствовало внутри ушной раковины, оно было сантиметра полтора длиной, толщиной в полсантиметра, точно изогнутое по форме раковины – чтобы незаметнее было со стороны.

– Осторожнее, – попросил дед, – Смотри не сломай, он хрупкий. Я, наверное, вообще сразу помру, если с ним чего случится.

Я убрал руку. На пальцах осталось ощущение чужого тела, но не в смысле тела другого человека, а вообще чужого.

– Не из таблицы Менделеева, – сказал дед, и в этих словах прозвучала гордость.

– А откуда ты знаешь, что его тебе вшили инопланетяне? – осторожно спросил я.

Дед почесал микрочип, осторожно, как ангела промеж крыльев.

– А кто еще? – пожал дед плечами, – По крайней мере, я так думаю с детства, привык уже. Докажи мне кто сейчас, что это простой хрящик, я не поверю.