Беглый дедушка - [14]

Однако, и мне пора туда же, в свои собственные свояси, то есть за комп. Я ведь «развитый мальчик из хорошей семьи папа инженер мама учительница… простите что? ах, доктор… я и говорю мама врач».

Глава 9

Дяде Вадиму жить просто, он «упростился» после развода, как мама сказала:

– Вадим упростился, жизнь заставила.

За что я особенно ценю маму, так это за то, что она со мной не сюсюкает. Вадим у нее никогда не «дядя», он у нее всегда просто «Вадим». Матрасов батя, например, может крикнуть Матрасу: «Эй, уши разомкни, там тебя мать зовёт!», если у Матраса в данный момент уши переключены на телефон. А ведь мог бы крикнуть: «Тебя Лена зовёт!», потому что жену его, Матрасову мать родную, зовут Еленой. Наверное, Матрасов батя своей «мамой» Матрасу его место в семье указывает. Или хочет сказать, что Елена Анатольевна скорее мать, чем жена.

Или я хочу сказать, что пока не вырос, и взрослых толком не понимаю, хоть я и «маленький старичок».

А про Гуслину Викторовну, когда она дядю Вадима «бросила», Матрасов батя сказал:

– Семейная баба не лазит по ночам с кем подряд, – и сделал очень приличное выражение лица, мол, будь он семейной бабой, по ночам бы точно не лазил.

Размышляя таким образом о взрослых, я попробовал усесться за личный комп, но мне не дали. Подошли мама с дедом.

– Сережа, – сказала мама, – сам понимаешь, геронтологическая полиция…

Конечно, понимаю. Вроде как ювеналы, только геронтоналы, или «геростраты», как их народ называет, чтобы покороче. Если что не так в семье с «сеньором» или «сеньорой», санкций не оберешься. Могут и извлечь деда из семьи, как гвоздь из колеса. Это плохо для тех, у кого извлекли, им потом другого деда никогда не дадут. Так же и с колесом: гвоздь извлекают, колесо спускает сквозь оставшуюся дырочку, и «форд» дальше не едет.

Я геростратов и боюсь, и не боюсь. Они ходят в зеленой униформе с коричневым. Смотрится, будто старуха Шапокляк наконец-то состряпала себе пальто из крокодила Гены, и отделала скудным мехом от Чебурашки. «Они стопроцентно попрощались со своим детством», сказала мама. Трудно не согласиться.

Мама с дедом ухитряются садиться вдвоем вокруг меня. Так уже за эти дни несколько раз было. Придут, сядут вокруг – и мне так тепло, так хорошо становится, что я понимаю: у нас семья. Вот и сейчас подошли и так же сели. Я даже глаза от удовольствия затворил ставнями век, и самая искренняя улыбка озарила мою детскую физиономию.

Н-да. Сказанул… Хорошо, что я маленький, мне почти любые слова прощают. Но злоупотреблять снисхождением взрослых не стоило.

– Мама, – сказал я, открывая глаза, – мы же деда Алексея ни за что не отдадим, верно?

И взял маму за руку. Мама улыбнулась.

– Не отдадим, – сказала она, – Но с соседями теперь надо еще приличнее себя вести, чтобы…

– Чтоб геростратам не капнули, – насупившись, сказал дед, – Ой, простите, Машенька, уж больно много времени я в подполье провел, словесов поднабрался.

– Я знаю, – сказала мама, – Но соседей прошу уважать, желательно искренне.

Мне стало понятно, зачем мама сегодня принимала в гостях дядю Вадима. Не «дядю», а просто Вадима – она же принимала, не я. И вполне вероятно, что Вадим даже не успел поведать, как я ему сегодня нахамил возле машины. Придется мне самому.

Но и с этим упростившимся Вадимом, раз уж зашел разговор, надо было сейчас, как с быком: раз уж взял за рога – веди в стойло.

– Мама, этот Вадим, он же за тобой просто ухаживает, разве ты не замечаешь? – прямо сказал я в сто первый раз, пытаясь надуться от ревности.

– Ох, Сережик, – вздохнула мама, и я моментально сдулся, – Похоже, я не из тех, про кого дамские романы… «он схватил меня под микитки и поволок в свой роскошный «лексус»… я почувствовала себя серной…»

– Ты, Маша, микитки наготове не держишь, – сообщил дед.

– Не держу, – согласилась мама, – Это вообще, кажется, рёбра… или нет?

– Не знаю, – сказал дед, – Микитки, это такая штука… Бывает, и менты их используют, когда не выходит под белы рученьки.

– Ах, Алексей Павлович, – слегка огорчилась мама, – Ну не надо «ментов»!

– «Мы из приличной семьи, – прогундосил я, – «Мама инженер папа учительница». Ой, наоборот. А «ментов» не надо, «мальчик еще растет».

Всё правильно, мама – она у меня такая. Это, наверное, у тети Гуси микитки всегда были прогретыми, как хороший дизель в зимнее утро. А под мамины микитки дядя Вадим свои клинья зря подбивал.

– Мне тоже не хочется от вас уходить, – вдруг сказал дед, и быстро отвернулся, – Потому что… потому что…

Он будто что-то сглотнул, и умолк. Мы тоже помолчали, не зная, что сейчас чувствовать: может, надо вообще плакать. Дед молчал, отвернувшись. Мама молчала. Я разглядывал пол, будто у доски стихотворение невыученное пытался вспомнить. Про ту кошку, что с базара несла лукошко.

– Блажь матери, – задумчиво произнесла мама, – Сперва человек, и только на двадцать пятом месте законопослушность.

– Это не блажь, Маша, – отозвался дед, вернувшись из глубин своей заплаканной души, – Это сердце твое добрейшее.

Мама махнула рукой, мол, какое там еще сердце у врача, волею обстоятельств работающего на «скорой». Насмотришься за смену такого… Сердце мы в раздевалке оставляем, в шкафчике. Снимешь пальто, или плащ по сезону, поставишь на полочку бутерброды, переоденешься – вроде готова. Ах да, еще сердце. Куда бы его пристроить, не с собой же в машину – оно там долго не выдержит.