Беглый дедушка - [12]

– Им промолчи, – смешно сказала мама, убирая с моей головы свою ладошку, – А себе намекни, что у тебя паранойя. Это когда начинаешь думать, что кто-то у тебя хочет что-то спросить, а он тебя даже не видит на самом деле.

Мамина рука на макушке успела согреть мозг и он успокоился.

– Выходит, я сам придумываю себе, чего бояться, – сказал я, и мама кивнула, радуясь, что я не по годам умный.

Пришел я в магазин, а там люди в масках. Ходят, мучаются, играют в серьезную жизнь. Хорошо спецназовцам, они всегда в масках, привыкли уже. Остальные сейчас тоже как на задании: ходят промеж полок, ищут страхи. У каждого своя… как её, паранойя.

Теперь будем решать, чего взять. Мяса мы с мамой почти не едим, а если и едим, то уж точно не свинину. Это я виноват. Моя была инициатива, еще в детстве. Я хочу сказать: в еще большем детстве, чем сейчас, потому что сейчас у меня вроде как «отрочество».

Год назад я заметил, что поросенок, красиво намалеванный в мясном отделе на стенке, почему-то весело улыбается и машет хвостиком. Уж очень живо он был нарисован – это я про хвостик. Да и про всего поросенка. Он весь будто просился на мясо – попросёнок, а не поросенок. Он прямо-таки летел по рисунку от радости. Над головой у поросенка светило большое красивое солнце, да еще и на фоне голубого безмятежного неба. А где-то позади на зеленой лужайке плясали дети, и даже аккуратно прорисованная речка была явно счастлива на этом рисунке.

– Мама, – спросил я, – а чему поросенок так рад? Мне кажется, ты так не улыбаешься, когда приходишь с работы и видишь дома меня, как этот поросенок.

Моя мама – врач, и это «накладывает на нее обязательства». Одним из наложенных на нее обязательств является то, что она не жалеет мою неокрепшую психику, вроде как Матрасов батя не жалеет Матрасовы уши. Впрочем, психику его он тоже не жалеет. Но моя мама добрее, поэтому ее методам воспитания меня я доверяю.

– Наверное, он радуется тому, – честно сказала мама, – что люди его скоро съедят.

И тут она вздохнула, огорченная обязательствами. Воцарилась пауза – это я обдумывал сказанное мамой. Я знал, что поросят едят. И я знал, что поросенок изображен таким веселым вовсе не потому, что он дико рад скорой смерти.

– Мама, – тихо сказал я, – Это же не так, ты зачем так сказала… я же не маленький. Поросенок не знает о том, что его скушают. А таким веселым его нарисовали, чтобы нам было веселее покупать мясо.

– Тебе весело? – спросила мама.

– Не очень, – признался я.

– И мне не очень, – вздохнула мама, – Наверное, и художнику было не очень, раз он так постарался. Но… как бы тебе это сказать… скорее всего, дело в том, что они держат нас за инфантильных дураков. Не хотят, чтобы мы взрослели. Все эти «мойдодыры» на упаковках, утята, гномики…

– Человек-паук на стиральном порошке, – сказал я.

Мама посмотрела на меня с интересом, и сделала такое движение, будто вновь собиралась положить мне на макушку ладонь. Но опустила руку, и посмотрела мне в глаза. Там что-то было написано – но я же не могу видеть с той стороны.

– В твоем развитии начинается этап крушения идеалов, – сказала мама, очевидно, прочитав это в моих глазах, – Рановато… ну да ничего тут не поделаешь, не прерывать же мне этот процесс.

Я не понял, о чем она говорит, потому что у меня уже были слова в очереди на понимание: «инфантильный», и «они», которые не хотят, чтобы мама взрослела. Но ситуация была не та, чтобы маму долго расспрашивать, поэтому я просто запомнил «инфантильный», чтобы посмотреть в интернете, а про «них» спросил:

– Мама, а кто «они»? Эти, которые не хотят.

– Дураки, – сказала мама.

Интересно, эти дураки знают, что когда их называют этим словом, то оно уже есть у них в голове?

– Мама, а давай больше не будем кушать поросят, – предложил я.

– Давай, – сказала мама, все-таки положив мне на голову руку, – Заодно и сэкономим.

И я впервые почувствовал, что моя голова может успокаивать маму, а не только расстраивать. Постоял, не шевелясь, подождал, пока мамина теплая ручка поговорит с моим мозгом. Мне не в тягость постоять столбом полминуты, я в школе у доски научился.

Что-то я отвлекся на прошлое, хотя надо бы решить, что мы с мамой и дедом в настоящем жевать будем.

Маме нравится кефир, ряженка нравится, творог попроще, баклажаны, бататы, селедка под шубой, капуста, пряники, соки мы сами делаем, арбузы летом и дыни, тертая морковка, и козий сыр подороже, когда деньги есть.

Я люблю булочки, помидоры, пряники тоже люблю, виноград особенно, картошку люблю тоже, взбитые сливки, сырки, какао, и еще много всякого.

Дед у нас кушает пряники… ого, вот что нас троих объединяет. Пряники!

Начал я с пряников, чтобы не забыть. Взял со знакомой полки ванильные, положил в корзинку. Потом пошел, как все, ловить страхи. Набрал полную корзинку, расплатился, и подумал уже на улице – а не обойти ли мне дом с другой стороны, чтобы не встречаться глазами с дядей Вадимом?

Решил, что раз я мужик, то не стоит мне опасаться чужого взгляда.

Глава 8

По дороге домой никакого дядя Вадима со мною не приключилось, и хорошо. Мне еще деда кормить. Не только дяди Вадима, даже «форда» его не было. То ли дядя Вадим укатил-таки его за гаражи, то ли «форд» сам укатился. Матрасов батя, который по причине наличия Матраса вхож в нашу семью, сказал как-то, что дядя Вадим к моей маме «клинья подбивал». Не знаю, нужны ли моей маме клинья, но лучше бы он под свою машину их подбивал, чтобы не скатывалась под горку.