Беглецы - [8]
– Пора завтракать, – сказал он.
Я принес садовый стол и стул для себя. Приготовил для нас бутерброды – с кружка́ми холодной картошки и фрикадельками. И вынес их на подносе вместе со стаканом воды, стаканом пива, дедушкиными таблетками в коробочке, деревянной ложкой и банкой брусничного варенья.
Дедушка попробовал ложечку варенья. А потом закрыл банку крышкой.
– А мне нельзя? – удивился я.
– Увы, нет. Тебе придется перетерпеть. Мне оно нужнее. Если хочешь знать, именно мысль об этом варенье помогла мне вчера подняться на гору.
Из ямы все еще воняло.
– Зачем ты сжег костюм?
– Потому что не хочу его больше надевать. Я в нем был на похоронах. Помнишь, что тогда случилось?
– Да.
Это было на похоронах бабушки. Где-то сзади играл орган. Говорил священник. А потом все должны были подойти к гробу, чтобы попрощаться. Дедушка пошел первым. Оперся руками о гроб. «Ты…» – начал он. Но ничего больше сказать не смог. Лицо его покраснело. Он сжал руки.
И потом он ругнулся – громко и длинно.
Все, кто сидел на скамьях, вздрогнули. Хотя я никогда раньше не бывал на похоронах, но догадался, что так делать было нельзя.
Папа подошел к нему и увел на место. Дедушка сидел, закрыв лицо руками, до самого конца. Потом надо было уходить.
И вот теперь он смотрел в эту яму.
– Я хотел тогда сказать что-нибудь красивое. Про то, как я любил ее.
– Она и так все понимала, – сказал я.
– Не уверен. Но медсестра права: надо мне прекращать сквернословить.
– Ну еще последний разочек, – попросил я.
– Что?
– Ну ругнись, пожалуйста!
И он послушался. А потом в наказание проглотил белую таблетку. Потому что пора было спускаться на пристань.
– Надеюсь, вниз дело пойдет быстрее, – сказал я.
– Нет, я сам не пойду, – ответил дедушка. – Спустись в поселок и пригони тот мопед с прицепом, о котором говорил вчера.
– Ладно.
Но сперва я достал футбольную форму и шиповки и как следует их испачкал. Как говорится, надо предусмотреть все. Потом закопал яму. Отнес в сарай канистру и лопату. Закрыл вьюшки у кафельной печки и у плиты, отключил электричество.
А дедушка тем временем сидел на стуле и выкрикивал команды – что мне нужно делать.
– Молодец! – похвалил он, когда все было готово. – В другой раз, если сам надумаешь сбежать, обойдешься без моей помощи.
Путь вниз на пристань прошел замечательно. Дедушка на кресле, которое мы взяли в гостиной, восседал в прицепе. Матс привязал кресло веревкой, чтобы оно не перевернулось.
Дедушка крепко держал банку с вареньем.
Фотографию бабушки он сунул в карман.
Он смотрел вокруг – на то, что видел много-много раз прежде, – так, словно забыл, как все выглядит.
Когда мы доехали, в глазах его стояли слезы.
– Это все встречный ветер, – сказал дедушка. Хотя Матс ехал тихо-тихо.
Пришлось немного подождать, пока придет пароход. Матс снял кресло и поставил его на причал, чтобы дедушке было удобно сидеть.
– Я потом его заберу и отнесу в дом, – пообещал он.
– Можешь оставить себе, – сказал дедушка. – Вряд ли я еще на нем посижу.
Он устроился поудобнее, повернулся к морю и стал прощаться с заливом, небом, скалами, маяком и вечным плеском волн.
– Видишь морского орла? – спросил он и указал костылем на ворону.
– Да, – кивнул я.
10
Когда мы проплывали мимо дома на горе, я оглянулся и посмотрел на балкон. Бабушки там не было, никто не махал нам на прощание.
Она не любила, когда кто-нибудь уезжал.
Я наклонил голову к дедушкиному плечу и подумал: нет, это еще не конец!
И стал думать о том, что сказать в больнице, чтобы медсестра в следующий раз, когда придет папа, не стала расспрашивать, как вел себя дедушка у нас в гостях. А то еще ляпнет: «Хорошо, что Готфрид провел выходные у господина доктора».
Тут-то все и раскроется. Весь наш грандиозный обман.
Дедушку отругают за то, что он поступил так безрассудно.
А я наверняка окажусь в кресле для допросов – это коричневое кожаное кресло в углу гостиной. Папа сидит там обычно, когда бреется. Но если я совершал какое-то безрассудство (это папино слово), меня усаживали туда.
Я не сомневался, что наш с дедушкой побег был безрассудством. И уже чувствовал запах той кожи.
– Как ты решился на такое преступное самоуправство? – спросит папа.
Папа знал много заковыристых словечек – он был по ним чемпионом мира. Так я узнавал много нового. От дедушки – как ругаться, а от папы – всякие странные слова.
Но неужели я и правда совершил преступное самоуправство?
Вовсе нет. Мне просто хотелось порадовать дедушку.
Вот я и помог ему побывать в последний раз в том старом доме, который он сам построил. Чтобы он надышался морским воздухом. И я принес ему банку брусничного варенья из погреба, раз он считал, что там каким-то чудом сохранилась частичка бабушки.
Ну да, я соврал. Но иначе он не смог бы отправиться в эту поездку. Проплыть по морю. Побывать у себя дома. И сжечь свой костюм.
Папа бы ему никогда этого не разрешил.
Так бы он и сидел сиднем на кровати, откинувшись на подушки, и с тоски жал бы на кнопку вызова – чтобы хоть чем-то себя занять.
А теперь он сидит и смотрит в окно на проплывающие мимо острова. И щеки у него уже не такие серые, как в больнице.
– Дедушка, а ведь иногда, наверное, можно и соврать? – спросил я.
