Беда - [7]

Неужто этот волк из той самой опустившейся породы городских волков? Кузнецову сделалось жалко волка — слишком уж умный, доверчивый и обаятельный зверь.

Девушка тем временем сдергивала с шампура по кусочку мяса, обмакивала в снег, чтобы мясо остыло, совала волку прямо под нос и приговаривала нежно:

— На! Ешь! Ешь, ешь, кому говорят!

И волк послушно ел мясо, прокатывал его в пасти, морщился: хоть и было остужено мясо снаружи снегом, а внутри оставалось горячим, и надо бы подождать, когда остынет совсем, но волку не хотелось обижать красивую нежноголосую девушку, и он подчинялся ей.

— Осторожнее, — неожиданно для себя предупредил Марину Кузнецов, — это волк.

Он не хотел ничего говорить, предупреждение вырвалось само по себе, помимо его контроля — сработали какие-то старые инстинкты, заложенные в нем, чувство самосохранения и желание сохранить других.

— Как — волк? — девушка вопросительно наморщила лоб, недоверчиво посмотрела на собаку, которую кормила с руки, и ловко, по-мальчишески поцокала языком. — Быть того не может.

— Может, Мариночка, еще как может, — встрял в разговор Игорь. Он будто бы ждал этого момента. — Укусит один раз такой милый зверь с ядовитыми зубами, ходи половину жизни по врачам, — Игорь бросил на волка взгляд, как на заклятого врага, хотя волк (впрочем, это может быть все-таки не волк был, а обычная собака, а?) ни в чем не был виноват, — вникай в рецепты, заучивай их на память, чтобы было что рассказать потомкам, добывай дефицитные лекарства.

— Не тебе же добывать, — медленно проговорила Марина, стянула с алюминиевого прута очередной кусок мяса, но остужать его, обваливать снегом, как мукой, не стала — предупреждение Игоря подействовало. — Быть того не может, — сказала она, кладя мясо перед мордой волка и быстро отдергивая пальцы, — он слишком добрый.

— Добрый до тех пор, пока не покажет зубы, — Игорь выплюнул на снег какую-то мелкую косточку, оказавшуюся в шашлыке, втянул в себя открытым ртом воздух, прополоскал им глотку. Горный воздух живителен, как лекарство, им лечиться можно.

— Не пробивай лбом стену, Игорь, — прежним медленным тихим голосом проговорила Марина.

— А что делать, если стена трухлявая?

— Когда человек лбом протыкает стену, это вовсе не означает, что стена трухлявая, может означать и другое — лоб тверже деревянной стены.

Кузнецов не думал, что у этой красивой беспечной девушки может оказаться такой острый язык, посмотрел насмешливо на Игоря — тот проглотил сказанное, будто так и надо было, носком негнущегося «динафита» счистил обледенелую боковину у сугроба, опустился в мягкий, как вата, снег. «И не надо доказывать моське, что она моська», — мелькнула в голове мысль. В следующую минуту Кузнецов укорил себя за злость — пусть уж лучше злость будет присуща этим ребятам, но не ему, снова взглянул насмешливо на Игоря: а ведь тот здорово ревнует… И нет бы ревновать к Алешечке — наверное, тут кишка тонка, он ревнует к волку и всю злость, маяту, хулу, скопившуюся в нем, обязательно выплеснет на этого лобастого, осторожного, доверившегося человеку зверя. Ему стало тревожно за волка.

Нет, сомнений никаких не оставалось, это действительно был волк — внимательный, умный, у него, например, как у всякого волка, не гнулась шея. Верная примета. У волков никогда не гнется шея, они не могут поворачивать голову в сторону, если уж и поворачивают, то только вместе с туловищем, выгребают всем корпусом, будто парализованные. Когда смотришь на волков в зоопарке — обратите внимание, — создается впечатление, словно головы у них намертво приварены-приклепаны к туловищам, ошибка создателя волчьего племени вызывает невольную досаду. Этот зверь с косынкой на шее, тоже поворачивается всем туловищем. Вот ему понадобилось взглянуть на Кузнецова, он переступил лапами по снегу, переместил корпус, головы не выгнул — весь переместился, погрузил Кузнецова в голубоватое лунное свечение, и тот невольно вздрогнул: слишком много тоски было в глазах волка, барахтались в ней, будто в кастрюльке с водой, некие маленькие человечки, и что они обозначали, Кузнецов не мог понять. Может, это были люди, что погубили род волка за десятилетия, либо даже за столетия, или же было что-то другое: те, кто причинил волку боль, и он запомнил их навсегда, чтобы потом, когда он решит уйти от людей, за все расквитаться? Нет, не дано это было понять Кузнецову. Но так или иначе, он чувствовал симпатию к этому волку.

Потер пальцами виски, потеребил волосы. Посмотрел на ладонь — там лежало несколько седых волосков — выпали, пока лохматил себе прическу. «Не прическу, а остатки прически, — поправил он себя, — да, остатки…»

— Как же так, неужели это волк? — В тихом голосе Марины наконец появилась растерянность. — А такой добрый, мясо из рук берет, умный, в глазах мысль есть.

— Зубы здешние пастухи выбили, потому и переквалифицировался, доброй собакой стал, — сказал Игорь. — Пока черт болел, ему хотелось сделаться ангелом, но когда черт выздоровел, то оказалось — какой он к черту ангел? Вырастут зубы — снова в волка превратится. Перевертень.

Марина молчала. Кузнецов хотел было вмешаться, что-то сказать, но понимая — ни к чему это, тоже молчал. Волк склонил голову, запрядал дульцами ноздрей — платок, повязанный на шею, травил своим слишком резким духом, дразнил, раздражал, как вообще должен был дразнить его, раздражать розовый цвет — волки боятся, ненавидят оранжевый, розовый, алый цвет. Испокон веков повелось: если хотят взять волка, то обязательно обкладывают его красными флажками.