Беда - [10]

— A-а, иди ты! — Игорь сделал резкое движение, подсек Кузнецова и тот полетел в сугроб.

Он, Кузнецов, наверное, стерпел бы, проглотил бы удар, но этого не стерпел волк, он приблизил свою развязку — бесшумно, ловко, прямо с дыбков прыгнул на Игоря.

Игорь нажал на спусковой крючок ракетницы. Ударил выстрел, короткий ствол ракетницы обварился алым пухом, расцветшим ярко, приметно даже в этом слепящем, способном свести на нет самую звучную краску дне, из пухового облачка вырвался кровянистый густой плевок, с гусиным шипеньем всадился волку в грудь. Шерсть на грудной клетке волка вздыбилась, полыхнула ответным огнем и тут же опала — ее быстро сожгло жгучее пламя ракеты, тело волка тряхнуло, будто он попал в нутро некоего механизма, который трясет сырой бетон, не дает ему слипнуться, размалывает камешник, ракета вонзилась в позвоночник, перешибла его, но не до конца, все-таки какую-то косточку не одолела, скривила свой путь, вырвала кусок бока вместе с волосьями и стремительно нырнула в сугроб.

Никто даже слова не успел молвить, даже удивиться или онеметь, испугаться, застыть либо возмутиться, как коротенькое дульце ракетницы вновь опушилось огнем, изумрудно-ярким, весенним — Игорь выпустил второй заряд. В упор, с расстояния в два метра. Вторая ракета прожгла волка насквозь/ сразу, словно у него никакой плоти, ни костей, ни мяса не было и, шипя, требуя крови, также вонзилась в сугроб. Заворочалась там яростно, сугроб зашевелился, будто живой, заерзал, изнутри высветился слепящей зеленью и угас.

Волк успел умереть прежде, чем понял, что с ним произошло. Ракеты должны были отбросить его тело, но не отбросили — видать, велико было сопротивление этого жадного до жизни зверя, он вообще хотел жить, видеть небо, горы, снег, внимать тиши и писку птиц, иначе бы не пришел к людям, но он пришел и, придя, расплатился за то, что пришел. Скорчился, будто человек, и тихо, тихо, как-то по-ребячьи, беззащитно опустился на снег, окрасил его своей кровью, подогнул голову под себя, будто жаловался на долю и, жалуясь, хотел заплакать, облегчить душу, но вот что из этого облегчения вышло: он даже не успел обвести прощальным взором горы — вскипело перед ним пламя, выело глаза, перешибло хребет, каленым ножом прошлось по всему, что было у него внутри, лишило сил, света, жизни. Из обгоревшей рванины пробоя с тонким скулящим звуком вырвался застойный воздух, растаял в звуках дня, а всем показалось, что это не воздух был, а душа, что вылетела из раны и устремилась в небеса.

— П-подонок, — страдальчески скривился лежащий в сугробе Кузнецов, помял пальцами сердце, охнул — кто-то секанул ребром ладони наотмашь, пытаясь обрубить сцеп, связывающий сердце со всем организмом, но не обрубил, лишь боль принес. — П-подонок, — прошептал Кузнецов.

— Вот и все, на людей больше нападать не будет, — деловым повседневным тоном произнес Игорь, подошел к Алешечке, засунул ему ракетницу за ремень бананки, хотел было сказать: «Учись, малыш», но не сказал, а только похлопал его по плечу, покосился на Марину и по этому косому, испытующему взгляду было понятно, что красивая девушка Марина никуда уже от него не уйдет, как бы она ни была предана Алешечке и что бы ее с ним ни связывало. — Недолго музыка играла, — сказал Игорь, голос его нисколько не был ушибленным — чистый, звучный, сильный голос уверенного в себе самом и в собственной правоте человека. Будто бы ничего и не произошло.

— П-подонок, — прошептал Кузнецов. Боль, сдавившая сердце и заставившая захрустеть кости, не отпускала. Клюквенное мокрое рядно перед глазами загустело, солнце погасло — да и не было его вовсе, солнца, как и праздника сегодняшнего, Восьмого марта, не было, и дурачливых состязаний команды «пельмешек» с командою «худышек»…

— Мужчина всегда должен оставаться мужчиной. — Игорь расстегнул молнию кармашка, пришитого к рукаву куртки, достал оттуда две красненькие, знакомые каждому без исключения взрослому человеку хрусткие бумажки, сходил к мангалам. — Ребята, вот вам деньги, уберите, пожалуйста, это… — головою повел себе за спину, а поскольку денег никто не брал, все молчали, хлопнул кредитками о стол, вернулся к Марине и Алешечке. — Все, друзья, обед окончен… Подъем!

Он сразу выдвинулся в главные в этой команде, в лидеры, теперь, что он захочет, то Марина и Алешечка будут делать.

А Кузнецов все корчился в снегу, хватался руками за сердце, всасывал сквозь стиснутые зубы воздух, остужал им горящее нутро, надеясь, что ему полегчает, но надежда так и оставалась надеждой — Кузнецову не легчало.

Волк, как в последний раз вытянул лапы, так и затих, хотя из пробоя снова с тоскливым писком вытиснулся воздух, а внутри что-то хрустнуло, заскрипело, словно бы он был еще живой, но снег под волком уже подмок с двух сторон, через несколько минут он совсем вмерзнет в красную наледь. Все было в крови, а вот розовый платок с изображением исторических мест то ли Парижа, то ли Лондона почти не испачкался, он даже не смялся, только сдвинулся на шее набок. Марина подошла к волку, неторопливо развязала узел, стянула платок.