Беда - [81]

— Значит, вы с Никушем были неразлучные друзья?

Старик молча склонил голову набок и долго смотрел куда-то в сторону.

— Да, дружили! — громко выдохнул он вдруг. — Всю жизнь мы были вместе, вместе охотились. Но разве я мог равнять себя с ним? Наша дальняя охотничья избенка была там… семь-восемь верст выше того места, где с вами стряслась беда. А ближняя — над озером Островное, верст десять от горы Крутой…

— Я, кажется, прошел по тому озеру. Там, на острове, самые разные породы деревьев!

— Да, великое множество разных пород… Так было… Там еще гнездилось множество разных птиц.

— Доброе озеро!

— Доброе, говоришь? В доброе время оно вроде бы и бывало добрым…

Ожидая, что старик еще что-нибудь скажет, Тогойкин молчал. Но молчал и старик. Он упрямо сжал челюсти, недовольно нахмурился и глядел куда-то в сторону.

Начнешь расспрашивать — еще рассердится. Но в то же время показать, что тебе интересно, стоит.

— Я ничего такого не заметил, — довольно робко проговорил Николай.

— Что может заметить случайный путник?

— А тот, что не раз там бывал, видел что-нибудь?

— Кто знает… Может, и видел… Ты человек не здешний, и неизвестно, попадешь ли когда сюда… Так что, пожалуй, расскажу. Именно это озеро и сгубило беднягу Никуша, и я едва ноги унес.

— А разве Никуш утонул?

— Э, нет!.. Однажды осенью мы, как обычно, пошли туда охотиться на сохатых. В то время Никуш немного прихварывал. Когда под вечер мы дошли до него, до озера, Никуш поплыл на плоту к тому острову и закинул там сеть. А я ушел в лес, поставить петли, только чтоб к ужину мелочь какую-нибудь раздобыть. Когда охотишься на серьезного зверя, нельзя отвлекаться на всякие мелочи вроде уток или рыбы. Это только зря время отнимает и силы.

— Это понятно!

— Конечно, понятно… Так вот, ночь Никуш плохо спал, его бросало то в жар, то в холод. Рано утром, по росе, он пошел, значит, на озеро, а я в лес.

Из лесу вернулся я с одним рябчиком, а он сидел и сушился, потому что чуть было не утонул. Рассказал, что в сеть запуталась и сильно билась крупная гагара. Когда он высвободил ее из сети, она как-то вырвалась у него из рук. Он хотел схватить ее и перевернул плот. Выбросило его в воду. Он кое-как ухватился за край плота, а тот крутился, подпрыгивал, словно необъезженная лошадь. С большим трудом пристал к берегу, а гагара исчезла, будто сквозь землю провалилась или в небесной дали скрылась.

— Так она, наверное, нырнула и лежала где-нибудь, высунув из воды кончик клюва…

— Так, конечно, тоже бывает… с хорошими птицами… Но если упустить гагару, ворона или журавля, то они порой уносят с собою душу человека. Это недобрые птицы. Так говорили в старину. А то была какая-то совсем иная гагара.

— Как это иная?.

— Слушай дальше… Никуша сильно лихорадило, и он сразу изменился с лица. Позавтракали мы невесело и отправились на охоту. Около полудня с верховьев пади Узкой подняли огромного быка сохатого. Когда сохатый начал бить копытами, наш самый лучший пес Моойтурук, увертываясь от его ударов, напоролся на острый конец лесины. Насквозь она прошила его, и заползал, бедняга, на груди. Сохатого мы так и упустили. Несчастный Моойтурук жалостно глядел на нас и скулил, скулил. Ну, Никуш выстрелом избавил его от мучений, а сам отвернулся и утер рукавом набежавшие слезы.

Молча горюя, мы еще побродили до захода солнца. Конечно, впустую… Никуш угасал на глазах, не осталось и следа от былой его живости, просто двигалась по земле бескровная его тень. И я тоже. И собаки. Как только не стало Моойтурука, псы наши хвосты поджали и все время путались под ногами. Ведь охота всегда идет следом за настроением. Когда человеку хорошо, когда он увлечен охотой, тогда ему сопутствует удача. Если утро начнется с неполадок, то знай — весь остальной день удачи не будет…

К вечеру, когда начало смеркаться, мы с трудом добрались до нашей хижины. Только мы вошли, Никуш тотчас и повалился. Я быстренько сварил рябчика, хотел накормить его супом. Ни одной ложки не съел. Только начнет забываться сном — и тут же просыпается с криком: «Гагара ушла!»

А я все время поддерживал огонь в чувале, все успокаивал, уговаривал его.

Так и провели мы ночь без сна, а когда начало светать, собрались домой. В надежде, что скоро сюда вернемся, я вышел и развесил сушить нашу сеть.

«Гагары не видел?» — спросил бедный Никуш. «Нет!» — ответил я. Другой птицы было много, а она так и не показывалась. Правда, и туман стоял прегустой.

Шел он с трудом, опираясь на меня, потом я тащил его на спине. Промучились мы целый день и к закату добрались до Соколиной горы. Глянул он в сторону озера и, задыхаясь, сказал: «Увидел я родное свое озеро, теперь и умирать не обидно…»

Вскипятил я для него чай, укутал его всей одеждой, какая была у нас, а сам налегке побежал к людям. Хорошо, что хоть быстро нашлась оседланная лошадь, и я к утру привез его домой. Дома ему будто полегчало, даже повеселел. Я сходил за шаманом, по дороге рассказал ему все, как было. Сам больной не должен рассказывать, а то злой дух услышит и спрячется…

Шаман камлал и, как я полагал, говорил: «Гагара унесла душу Никуша и утопила ее в мертвой воде». Всю ночь напролет плясал и бил он в бубен. Будто бы разыскал он душу Никуша и вернул ее обратно в его тело. А Никуш так и не поправился. «Ты никогда больше не вздумай охотиться вблизи того озера, сам видишь, как оно меня заживо съело», — сказал он мне, умирая… И все жалел, что не взобрался на вершину Крутой, не оглядел с нее просторы тайги и не скатился с нее на лыжах…