Беда - [83]

— А зачем тебе понадобилось карабкаться на Крутую?

— Думал, не увижу ли какой-нибудь дымок или дорожку.

— Да!.. А как же спуск?

— Оттолкнулся…

— О!.. Слава богу, что благополучно… А ну, Басыкый!

Старик отвернулся, поторопил коня и сидел молча, склонив голову на грудь. Наверно, перед его мысленным взором проходили низины и пади, болота и топи, которые он избороздил со своим отважным другом, наверно, он видел и страшную гору Крутую и озеро Островное, наславшее такую беду.

А что, если сказать ему о той гагаре, что якобы загубила Никуша и так напугала его самого? Неужели он не поверит и не поймет, что гагара была обыкновенной птицей, а пламя на острове никак с ней не было связано — горели деревья? Ведь все так просто. Но пускаться в объяснения и убеждать старика, что и он и его друг заблуждались? Он не поймет и еще обидится. А если и поймет, что от этого изменится? Нет, так рассуждать нельзя. Если ты знаешь, что человек заблуждается, и не пытаешься раскрыть ему правду, ты унижаешь его этим. Как часто мы втолковываем друг другу всем известные истины, не уставая говорим о борьбе с проклятыми пережитками прошлого. Но когда дело доходит до этой самой борьбы, пускаемся в рассуждения: старого, мол, поздно перевоспитывать, а молодые и сами не верят ни в какие чудеса.

Нет, надо, надо сказать старику правду.

— Знать бы мне, что сам Никуш не решался, то конечно бы и я не отважился. Я так спешил к людям, что просто не успел как следует обдумать свой поступок… Ты вот даже и не поверил!

— Я? А почему бы мне и не поверить?

Не поверил!.. Раз и навсегда решил — то, чего не смог Никуш, не сможет никто. Его друг — лучший из старых якутских охотников, а Николай Тогойкин наиобыкновеннейший из сегодняшних якутских парней. Ведь Тогойкин не соревнуется с Никушем. Пусть он хоть это поймет! И вообще нынешние молодые люди не соперники старшему поколению, а продолжатели проторенных им путей!

— Ну что же ты, Николай, замолчал? Теперь мы и правда скоро приедем, только пересечем этот вот лесок.

— А что же говорить-то? Я попробовал рассказать, что и как было, а ты не поверил…

— Э, нет, друг, я тебе верю! Я просто никак не пойму… В шести верстах южнее Крутой есть еще другая гора, Покатая. Так. Ее мы с Никушем проходили, порой и вовсе не замечая. Но ведь ты вышел, говоришь, на озеро Островное. А в этом направлении другой горы нет, только Крутая… Я, конечно, верю тебе, да только маленько сомневаюсь. Ты ведь и ошибиться мог, местность-то ты не знаешь.

Интересно у него получается. Он и верит и сомневается. А Николай всегда думал: поверить — значит перестать сомневаться. Может, он не понял, может, он не в ладах с родным языком? Как же, должно быть, он плавает в русском языке. Есть же счастливцы, которые знают по десять языков. Хоть бы двумя-то нашими овладеть — якутским и русским…

— Как ты говоришь — и веришь мне и сомневаешься?

— Точно!

— Тогда вот что еще. Уж тут ты, наверно, не только засомневаешься, а просто не поверишь. На острове Островном стоят две лиственницы с обгоревшими вершинами.

— Откуда же прилетел туда огонь?

— Ниоткуда. Деревья долго терлись сухими вершинами, был ветер, вот они и загорелись. Ты тогда и видел этот огонь. Осень-то, наверно, была засушливая и ветреная.

— Так и было… — прошептал старик и долго молча глядел куда-то вдаль. — Так и было… А что же, они так и стоят без макушек?

— Так и стоят…

— На западном краю острова?

— Да, склонились друг к другу и стоят…

Вдоль дорожки, входившей сбоку в тракт, промчался на неоседланном молоденьком сером коне мальчишка и, промелькнув где-то впереди среди деревьев, скрылся.

Они молча пересекли небольшой лесок и стали подъезжать к поселку.

Тогойкин решил, что забежит в правление колхоза и сразу начнет просить, нет, требовать помощи.

— Увидеть бы своими глазами… — задумчиво проговорил старик.

— Что увидеть? — переспросил Николай, уже нерасположенный продолжать разговор.

— Да ту самую гору, то озеро. У нас теперь нет людей, которые могли бы пробраться в Раздольную. Те, кто мог, все ушли на войну.

Басыкый неожиданно свернул к изгороди небольшого домика и остановился как вкопанный. Запыхавшийся серый конек, только что обогнавший их в пути, стоял здесь и нетерпеливо бил копытом.

— Тимофей, может, еще не уходил.

Часто перебирая ногами, старик пробежал дворик и зашел в дом.

Тогойкин остался сидеть в санях. Потом он вдруг вскочил и тоже побежал. Серый конь, испуганно всхрапнув, рванулся так, что затрещала изгородь. Когда Николай подбежал к дому, навстречу ему распахнулась дверь и оттуда выскочил давешний мальчишка лет десяти и побежал куда-то. Николай ворвался в дом. Человек, стоявший возле правых нар, поздоровался с ним, вытянув вперед обе руки, и как-то неловко, тяжело сел. Тогойкин медленно опустился рядом на нары, снял шапку и положил ее возле себя.

Широко раскрыв светло-карие глаза, на него внимательно глядел горбоносый мужчина лет сорока с жесткими рыжеватыми усами. Старик подхватил прибежавшую девочку и сел у огня, посадив ребенка себе на колени.

— Ну, Николай, — сказал он, — Тимофей уже знает. Договаривайтесь сами.

Тогойкин откашлялся и, досадуя на самого себя за излишнее волнение, медленно начал охрипшим голосом: