Беда - [79]

— Да, да, сейчас же!

— Ну ладно… — Старик одним движением сгреб медвежью шкуру, заячье одеяло и подушку и отдал все это Прокопию, а сам тихо прошел за матерчатую занавеску, где разлегся его младший внучонок Владимир. Тогойкин вышел во двор. За ним следом вышли гуськом все обитатели дома в сопровождении старого пса. Владимир еще ходить не умел, и пришлось ему остаться одному.

Расстелив медвежью шкуру на сене в санях, старик сказал:

— Ну, сынок, ты ложись сюда.

— Э, не надо! — Тогойкин смутился и даже слегка обиделся на старика: не больной же он, в самом деле. — Давай поедем, а то ребята замерзнут!

— Дедушка, не уезжай!

— Что ты, нельзя! Люди в беду попали, надо выручать. Идите-ка домой. Я вечером приеду.

Доехав до середины узкой поляны, Тогойкин обернулся. Уверенно скользя на лыжах, Прокопий входил в лес. Конечно, старик был несправедлив, когда говорил, что его младший сын слабоватый охотник. Во всяком случае, лыжник он прекрасный! Два маленьких Титова взобрались на ограду. Миша нахлобучил, наверно отцовскую, пыжиковую шапку, и она съехала набок, закрыв ему глаз. Но он этого не замечал и, задрав голову, вполне обходился одним глазом. А старший, уцепившись одной рукой за кол, а второй зажав ухо, стоял склонив голову набок. Издали казалось, что он говорит по телефону.

— Как бы не простудились ребята.

— Небось взобрались на городьбу? — сказал старик не поворачиваясь. — Простудиться-то не простудятся, а померзнуть померзнут. Я нарочно не гляжу на них. А то они хуже расстроятся, Вася, старшенький-то, сильно хотел поехать с нами, но проситься не стал. А я будто вовсе и не понимал. Нельзя баловать! Я нарочно не оглядываюсь. Ну как, не слезли еще?

— Нет!

— Слезут, когда мы скроемся из виду. — Старик пошевелил вожжами. Басыкый недовольно зафыркал, мотнул головой и прибавил ходу.

Они миновали редколесье и въехали в чащу. Исчез из виду сначала дом, а потом и поляна. Только долго еще был виден жиденький дымок, тонкая струйка дрожала над деревьями.

Когда они выехали на проезжую дорогу, старик остановил коня и слез с саней.

— Однако надо подчистить копыта. А то он и будет все бедрами играть, точно баба. — Старик поднял заднюю ногу коня, вытащил из-за пояса нож и начал скалывать намерзший бугром на копыте снег.

«А вдруг он промахнется!» — с тревогой подумал Тогойкин, не отрывая взгляда от руки старика. И тут со стороны дома послышались детские голоса. Не прекращая работы, старик пробормотал:

— Этот плут бежит за нами!

Тогойкин подумал было о Васе, но в это время примчался старый пес и уселся посреди дороги, перед конем.

— Вот и всё! — Старик быстро спрятал нож, погладил коню морду, поправил ему челку, провел ладонью кстати и по своему лицу, ловко уселся в сани и зычно крикнул: — А ну давай, Басыкый!..

III

Басыкый явно был доволен. Все больше ускоряя ход, он пошел крупной рысью, взмахивая своим длинным и жидким хвостом.

Они ехали по накатанной дороге. На отдаленных, подернутых туманным маревом пригорках попадались заброшенные юрты, на опушках тальниковых зарослей паслись табуны лошадей, кое-где возвышались засыпанные снегом стога сена.

— Сынок, ты бы маленько прилег.

— Нет. Лучше ты сам полежи.

— Да что ты, бог с тобой, я ведь ямщик!

— Эта дорога сама доведет.

— Довести-то доведет, да поближе к поселку от нее в разные стороны другие дороги пойдут… А отец-то с матерью есть у тебя?

— Мать есть.

— А жена? Детишки?

— Жены нет.

— Ну, скоро будет?

— Наверно.

Старик сел боком и глядел на Тогойкина. Сначала Николаю это не понравилось, он чувствовал себя от этого неловко, но старик был так симпатичен, что на него невозможно было обижаться. Узковатые зоркие глаза его смотрели на Николая с откровенным любопытством, и хотя его тонкие губы были плотно сжаты, сухое, костлявое лицо, испещренное поперечными морщинами, улыбалось просветленно и дружелюбно.

— Ты парень симпатичный! И девушка тебя полюбила, наверно, хорошая…

Он сказал это так просто и искренне — ни иронии, ни тени желания угодить. Что на это скажешь, как ответишь? Тогойкин молчал и поглядывал на старика.

— Почему же ты ничего не говоришь?

— А что я могу сказать, когда ты меня хвалишь?

— Но!.. Лучше будет, коли охаю?

— Откуда же лучше!.. Вот одна девушка сказала мне: «Кто же полюбит такого противного!»

— Э, да она, наверно, какая-нибудь несерьезная…

— А вот наоборот! Очень даже серьезная и очень хорошая!

— Ну, тогда, значит, пошутила! Или, как это вы говорите, сказала в порядке критики. Вы же сами всех учите: критика, мол, помогает, критика улучшает, критика растит.

— Разве мы так говорим?

— Да вроде того. Плохо, когда восхваляют дурное! А вот хорошее не грех и похвалить. Все время порочить тоже не следует, так-то и хорошее может захиреть.

— Это верно.

— Послушаешь на праздничных собраниях — так сначала все хорошо: и всех победили, и всех опередили, и выполнили да перевыполнили, — можно бы, кажется, и радоваться. А на деле посмотришь — там плохо, здесь плохо, там промах дали, тут не смогли. В результате получаются кругом одни провалы, нигде вроде ничего не удалось. А бывает так, что тот, кто толком не работает, зато громко горло дерет, кажется сильнее скромного труженика. Был у нас здесь Павлов, в прошлом красный партизан, организатор нашего колхоза. И вот начал его травить на каждом собрании Егор Джергеев. Ты его увидишь, он из тех, кто языком из воды кирпич слепит, из песка веревку совьет. Нет теперь Павлова… Пропал хороший человек… Единственный сын его ушел на войну. Жена Павлова чуть не задаром продала дом тому же Егору Джергееву, а сама прошлой осенью умерла. Если Семен с войны вернется, не будет у него ни матери, ни дома.