Беда - [63]

Опять наступило молчание.

— Без тебя мы с Семеном Ильичом займемся строительством. Вернешься и увидишь дом с амбаром, детский сад, каток.

Вася поднял руку над больным коленом старика, но Катя с необычайной ловкостью перехватила его руку и, как мать, унимающая подростка сына, зашептала:

— Не надо, Вася, ты лучше помолчи.

— Ладно. Говори сама…

— Слово — серебро, а молчание — золото, Васенька.

— А не слишком ли много у нас золота, Дашенька?

— Товарищ Тогойкин! — начал Иванов, откашливаясь. Все затихли в ожидании того, что он скажет. — Разговор о твоем походе и о подготовке к нему можно считать оконченным.

— Я ухожу! — Словно обрадовавшись, Николай вскочил на ноги.

— Совсем не надо было это затевать, — вдруг убежденно сказал Фокин, будто нашел простой и надежный выход из создавшегося положения.

Все настороженно притихли.

— А что, по-вашему, Эдуард Леонтьевич, надо делать? — спросил Иванов.

Ответа не последовало.

— Ну, сядем, друзья, — проговорил Коловоротов, хотя все, кроме Тогойкина, и без того сидели или лежали. — Сядь и ты, Коля! Ну, а теперь встанем!..

Кто мог, поднялся.

Тогойкин подошел к Иванову, тот притянул его к себе, обнял за шею и поцеловал.

— Удачного пути тебе, Коля.

— Спасибо, Иван Васильевич! — Он хватал чьи-то руки, торопливо пожимал их и, чтоб не выдать своего волнения, громко сказал: — До свидания, товарищи! — И, сразу отвернувшись, выскочил наружу.

Николай уже стоял на лыжах, перекинул веревку через плечо от запасной лыжи и закрепил ее, когда к нему подскочил Вася. Друзья обнялись.

— Эй, не рыдайте, герои! — раздался насмешливый голос Даши.

Парни разжали объятия.

III

Сначала мрак впереди был зловеще густ. Таежный лес стоял перед ним неприступной стеной, будто решил преградить ему путь. Мелькнувшую было мысль — не подождать ли полного рассвета — Тогойкин отбросил и устремился прямо на стену мрака.

Но постепенно деревья стали перед ним расступаться, в глазах становилось светлее.

Он вышел на широкую травянистую ложбину и через нее направился к распадку, по краям которого узкой полоской росли реденькие сосенки, а заканчивался распадок полукруглым ожерельем молоденьких березок.

За березками просматривалась чистая и гладкая терраска. Там из-под снега выдавались округлые снежные бугры муравейников, напоминавшие небольшие копны сена.

Тогойкин поднялся вверх по распадку и пересек перегородившие ему путь густые заросли молодого леса. Тут начался обширный кочкарник, там и сям мелькали гладенькие блюдца замерзших озерков, окаймленных высокой жесткой травой со свесившимися густыми кистями колосьев. Раз уж начался кочкарник, появились и следы мышей, ласок и горностаев.

Крупный самец горностай только что уволок добытую мышь. При упоре он прочеркивал своей добычей поверхность снега, при прыжке подтягивал мышь кверху, и след от нее исчезал. Горностай весьма осторожный зверек. В свое жилище он может проникнуть с разных сторон. Если, вернувшись с охоты, горностай заметит, что у главного входа насторожен черкан, капкан или силок, он обходит опасность и забирается домой через боковой вход. Если же орудие его смерти человек насторожил в то время, когда зверек находился внутри, он его разряжает, стоя поодаль, коготками протянутой лапки. Он по нескольку раз подкрадывается к выходу и вновь отступает, пока не удостоверится, что никакая опасность его не подстерегает.

Но опытный охотник тоже не дремлет. Прежде всего он определяет, в норке ли зверек или ушел на охоту. Если внутри, охотник может насторожить черкан, сделать перед ним козырек из сена, осторожно засыпать его снегом, чтобы затемнить пространство перед черканом, — тогда горностай подумает, что до выхода на свободу еще далеко. А можно еще перед черканом сделать другой, ложный вязок рамы и прикрепить к нему спусковую поперечную планку. И горностай разрядит орудие, когда уже окажется под самым прижимом черкана. Обычно еще подбрасывают перед орудием или через порожек рамы какую-нибудь соблазнительную для горностая приманку — кусочек обгорелой кожи, сушеную мягкую рыбку, дохлую мышь. Старые охотники знают много всяких уловок. Отец Николая был большим мастером охотничьего промысла. Он умер, когда Николаю пошел десятый год. С тех пор они вдвоем с матерью. Но скоро их будет трое, с Лизой…

Тогойкин шел, вот так размышляя, и вдруг над ним затрепетали легонькие крылышки, послышалось веселое щебетанье. Он вскинул голову и чуть не упал, чуть не потерял равновесия. Над ним зарябила густая стая воробьев. Одна птичка неожиданно полетела в сторону. И тут вся стая вильнула вдруг в сторону, снова прошумела над головой Николая, но уже в обратном направлении, и рассыпалась горохом под кустиками. Николай замер. Один воробей отделился от стаи и быстрыми прыжками направился к нему. Иногда он останавливался и оглядывался. Оказавшись совсем близко от Тогойкина, воробушек остановился, потер клювик о снег, оправил перышки, отряхнулся и серьезно посмотрел на свою грудку. Кончив прихорашиваться, он поднял головку и, стоя на своих тонюсеньких ножках, с величайшим достоинством поведал Тогойкину:

— Че-век близко!.. Близко, близко!