Беда - [56]

Весело пляшет живое пламя костра. Пляшет и кланяется, пляшет и кланяется, похлопывает себя по бедрам, подскакивает и приседает. С треском вылетают из огня горящие угольки, а падая, чернеют с тихим шипением. В небо, кружась, улетает густой рой искорок.

В такой тишине хорошо слушать дыхание тайги. То будто прошуршат над тобой быстрые крылья большой стаи птиц, то скрипнет что-то, ну совсем как полозья мчащихся легких саней, то вдруг зашипит, что твое брошенное в воду раскаленное железо. А временами где-то гулко ухнет — будто что-то взломали под снегом или под водой, или лопается мерзлая земля, а может, просто рушится старое дерево…

Старик строгает, строгает, заостряет кончик лыжи.

Вернулись парни. Тогойкин — с большой вязанкой сучьев, а Вася — с тремя кольями под мышкой. Несмотря на то что старик предупреждающе помахал им рукой, чтоб не шумели, и парни подошли совсем тихо, Катя испуганно встрепенулась и поднялась.

— Катя, иди, милая, — ласково, по-домашнему проговорил старик. — Мы скажем, когда освободится посуда, тогда придете варить куропатку.

— Мы сами сварим!

— Нет, это сделают Катя с Дашей! — решительно перебил Васю старик. — А ты давай скорее колья!

— Как славно здесь у костра, — тихо сказала Катя ребятам. — Я даже немножко вздремнула и так хорошо отдохнула… Надо бы и Даше…

— Вот варить будете, и Даша придет. Вы-то уж повкуснее нас сварите. — Николай подмигнул Васе: мол, как бы не так!

— Конечно! — Катя сделала вид, что восприняла слова Николая в самом прямом смысле, и с видом человека хорошо отдохнувшего и беззаботного ушла, плавно помахивая руками.

Уцепившись за плечи парней, Семен Ильич встал на ноги. Они нагребли кучу снега, построили барьер, тщательно утрамбовали его, воткнули все три кола, причем средний чуть отступя от ряда, и стали заливать водой из бака.

— Набейте бак да поживей вскипятите!

Николай и Вася взяли старика под руки, привели и усадили у костра, а сами принялись набивать бак снегом.

Семен Ильич все приглядывался, все прицеливался к выстроганным им концам лыж, поглаживал их, подтачивал, а сам тихо говорил:

— Эх, молодежь, молодежь! Много книг вы читаете, часто на собраниях сидите. А иной раз проходите мимо самых теплых и радостных мелочей, из которых и состоит жизнь. Оторванные от своих домов, от родных и близких, да еще попавшие в такую беду, мы, конечно, мечтаем о пище, приготовленной по-домашнему. А ведь она только тогда по-настоящему вкусна и полезна, если ее приготовит женщина. Всю жизнь мне по душе только то, что сварит моя старушка. А уже после нее — дочь. У нее, конечно, не совсем как у матери получается, но все же. А я еще мечтал отведать супчику, что сварит мне моя Марта Андреевна… Много раз в жизни мне приходилось говорить: «Вот теперь-то все. Пропал я». Ан нет — выкарабкивался! Может, и на этот раз…

— А кто это Марта?

— Марта Андреевна! Это, Васенька, моя внучка, через несколько дней ей исполнится четыре годика…

— А-а!

— А мы, оказывается, режем слишком узкую! — Тогойкин поднял дощечку.

— Слишком, говоришь? — подавленный тоской по любимой внучке, старик будто даже обрадовался возможности отвлечься. — Что она узка — это совсем даже неплохо! Ведь снаружи-то продольный слой, друзья!.. Иначе она у вас очень скоро бы треснула!

— Целых только две осталось. Остальные — все вдребезги!

— Да!.. Но уж коли начали, как-нибудь пару лыж смастерим! Конечно, потрудись мы подольше, и получилось бы побольше… Я на своем веку с якутскими стариками много лыж да санных полозьев позагибал!.. А языку ихнему так по-настоящему и не научился. Или он такой трудный, или я такой неспособный! Но мы хорошо понимали друг друга. Ведь слово от сердца всегда понятно. Ну ладно, помогите же встать.

Старый добрался до кольев, потрогал их и твердым голосом распорядился:

— Подайте лыжи!.. Принесите воду!..

Клубящийся белым паром бак и звонко постукивающие дощечки сразу же оказались рядом с ним.

— Ле-ей! — крикнул старик, выдернув одну дощечку и направив ее острым концом к колену Тогойкина. Тогойкин начал лить кипяток из бака. Старик подставлял конец лыжи то с одной стороны, то с другой, то подталкивал чуть дальше, то слегка подтягивал к себе. — Стой!

Он помял дымящийся конец, тут же ловко переплел его между тремя кольями и придавил вниз. Схватил вторую лыжу.

— Ле-ей! — громко приказал он и проделал с ней все, что и с первой. — Хватит! — И снова так же ловко переплел конец между тремя кольями и придавил вплотную к первой. Сдавливая обеими ладонями поясницу, он с трудом распрямился и стал прежним слабым стариком. — Захватите бак и ту дощечку, — устало сказал он. — Пойдемте.

Парни отвели старика, а сами пошли за топливом.

Девушки, оживленно перешептываясь, разделывали куропатку, мыли ее, крошили листья хрена, толкли сухари.

Коловоротов с ходу начал рассказывать, как они делали лыжи.

Иванов с Поповым дивились и радовались. А Фокин не принимал участия в разговоре, но все-таки слушал.

Николай и Вася не спеша собирали сучья, хворост, наперебой хвалили старика и корили самих себя. Много они сегодня дали промашек. Во-первых, не обратили внимания, что у фанеры слои поперечные. Во-вторых, начали вырезать очень узкую лыжу, — значит, заведомо непрочную. Да еще заслужили упрек старика из-за Кати, тоже умники нашлись — «сами сварим». Недаром в народе говорят: «Посади старика в суму и следуй его уму».