Беда - [41]

Собрав все свое мужество, Тогойкин просунул оба больших пальца под содранную с головы и съехавшую на лоб кожу. Остальными пальцами он расправлял ее, натягивая кверху. Попов, крепко схватившись за полы овчинного полушубка, которым он был укрыт, и прижав его к груди, дрожа всем телом, коротко и громко приказывал:

— Еще!.. Сильней!.. Крепче!.. Во-от! Вот молодец! Девушки, теперь пришейте!

— Ой! Нет! — Девушки испуганно попятились назад.

— Не надо, не надо! Довольно! Будет! — послышалось с разных сторон.

— Ну, тогда завяжите, только крепко-накрепко.

Тогойкин и девушки сделали Попову повязку.

Это был для Попова поистине радостный вечер. Он сам умылся, сам вытерся и лежал умиротворенный.

Так прошел четвертый день.

I

Вася Губин пошел к костру. Николай Тогойкин тоже думал выйти, но остался сидеть, прислонившись спиной к стенке. Руки у него свесились, голова склонилась набок, и сам он начал потихоньку сползать, пока спина не оказалась на полу.

Прямо перед глазами ярко пылает костер на снегу. А по другую сторону узенькой заснеженной долины бешено мчит свои воды горная речка. Над берегом цепью возвышаются скалистые горы. И на их вершинах величаво шумит летний зеленый лес… «Погоди-ка, а зачем же тогда лыжи?» — с удивлением подумал Николай.

Лыжи нужны! Это он помнит даже во сне. Потому что он вообще все помнит… Они потерпели катастрофу и сидят в хвосте разорванного надвое самолета. Искалеченные люди… И здоровые есть. Даша Сенькина, Катя Соловьева… Вася Губин вышел к костру. Он, Николай Тогойкин, должен с завтрашнего утра приняться за лыжи…

Сон и явь боролись в его сознании. И он метался между муками действительности и ложным счастьем сна.

«Милый, перебеги узенькую полоску студеного снега и ступи на цветущую зелень, иди на волю!» — ласково манит его певучий голос сна.

«Оставайся тут, мастери лыжи, спасай людей!» — грозно повелевает ему суровая правда жизни.

Сон умоляет, упрашивает, потому что он лжив.

Явь требует, диктует, потому что она правдива.

Тогойкин знает, что трудности жизни лучше ложного счастья сна, но почему бы не испытать беззаботность хотя бы во сне? И ему захотелось побежать к бешено мчащейся речке, к величаво шумящему зеленому лесу. И вдруг с громким криком: «Нет!» — он проснулся.

Тогойкин остался весьма доволен тем, что не поддался обманчивой прелести сна, что даже во сне не забыл о своих обязанностях. Подумать только, с какой коварной нежностью звала она к себе, эта ложь! Ложь! — она всегда так завлекательна.

Хорошо, что он и вправду не закричал. Незаметно, чтобы он кого-нибудь потревожил своим криком.

Едва освещая тусклым светом крохотный кружок, мерцает огонек жирника. Девушки тихо сидят, прижавшись друг к другу.

«Они, оказывается, сделали и жирник! Когда же они, бедолаги, успевают вздремнуть?» — с жалостью подумал о них Николай.

Тихо, неслышно подобрал он свои вытянутые ноги. Девушки обернулись, посмотрели на него, о чем-то пошептались. Тогойкин тотчас замер.

В темном углу храпел Фокин. Семен Ильич набирал воздух ртом и шумно, прерывисто выдыхал его.

Еле слышно стонал Калмыков. Щупленький Иван Васильевич и богатырского сложения Александр Попов — оба спали тихо, их дыхания не было слышно.

Возможно, потому, что в сумрачной мгле раздавался громкий храп Фокина, Тогойкин начал думать о нем.

Раньше он, видимо, слишком упрощенно представляй себе военных людей. Именно так он думал — военные люди. Вот идут, например, солдаты. И кажутся они все одинаковыми, как надетые на них шинели. И звания, и одежда — все одинаково. Так же вот и офицеры, и генералы, и даже маршалы… Военные люди… Но ведь каждый-то из них человек. Личность. А это значит, что этих людей очень разных по своему душевному складу, по своему характеру, по своим знаниям, армия объединила во имя одного дела. Например, Иванов и Фокин. Даже сравнивать их неловко. Оба коммунисты, оба кадровые военные. Вроде бы одна школа. За Ивановым пойдешь не оглядываясь, знаешь, что к свету выведет. А от Фокина хочется бежать, тоже не оглядываясь.

Пламя жирника судорожно замигало и начало гаснуть. Катя тотчас протянула к угасающему огоньку другой, заранее приготовленный жирник. Значительно шире раздвинув тьму, загорелся новый, более яркий и сильный свет.

Даша оторвала бахрому от своего шерстяного платка и заправила ее в потухший жирник.

Потом обе девушки встали и подошли к Калмыкову. Катя смочила ему водой губы, Даша тихо погладила волосы на висках. Постояв немного, девушки вернулись на место, сели и опять склонились друг к дружке.

Вот вам и обыкновенные девушки. А какими оказались отважными, какими благородными людьми. Ведь Зоя Космодемьянская и Лиза Чайкина тоже были обыкновенными девушками. И наверно, до последней минуты своей жизни не считали себя сверхчеловеками.

Так вот размышляя о Кате и Даше, о Зое и Лизе, Николай не заметил, как мысли его перекинулись к его Лизе. Нет, он не просто подумал о ней, — казалось, он услышал ее голос, увидел ее застенчивую улыбку.

Николай был оглушен и растерян, у него перехватило дух. В иных многоречивых книжках какой-нибудь юноша до того умно и обстоятельно рассуждает о своей любимой, до того ловко умеет выразить сложность своих чувств, что просто диву даешься. А в жизни вот только вспомнил ее — и на́ тебе, перехватило дыхание!