Беда - [36]

Радостный вид парней, их твердая уверенность в том, что они своего добьются, развеселили и Семена Ильича. Общаясь с такими вот людьми, только бессовестный человек может унывать.

Вдруг Коловоротов увидел, что у Тогойкина рука в крови. Парни тотчас заметили испуганный взгляд старика.

— Промахнулся, когда забивал клин, и расцарапал руку, — сказал Тогойкин и несколько раз разжал и сжал пальцы. — Пустяк, Семен Ильич!

— Пустяк, пустяк! — тут же подтвердил и Вася Губин.

— Сейчас же пусть девушки перевяжут.

— Девушки? — переспросил Тогойкин в нерешительности. — Был, скажут, у нас один целый человек, да и тот поранился. Пустяк, Семен Ильич! — И Тогойкин смыл снегом кровь с руки, поиграл пальцами у огня, чтобы рука высохла, засыпал рану золой, потом золу сдул. — Теперь все.

Он посмотрел на Коловоротова. Тот ответил ему задумчивым взглядом.

Тогойкин понял этот взгляд по-своему и пустился в объяснения о пользе золы для ран:

— Зола исключительно чиста! Она продезинфицирована огнем…

— Антисептическое средство, отец! — подхватил Губин.

Старик вспомнил, что такие же вот ученые слова часто говорит его дочь. А ведь она в аптеке работает. Может, так называются лекарства, заживляющие раны.

— Наверное, так оно и есть, — ласково сказал он. — Огонь, милые мои, что хочешь очистит.

Вскипела и забурлила вода в баке. За это время парни так обработали плаху, что она стала почти совсем тонкой.

— А не довольно ли? — сказал старик.

Тогойкин упер плаху одним концом в землю и легко отодрал от нее кору. От дерева отделилось облачко пара, настолько горячего, что Тогойкин даже отвернулся.

— Смотри-ка, Семен Ильич! Каким рубанком так обработаешь? Словно лаком покрыта!

С чувством истинного удовлетворения каждый погладил плаху. Древесина под корой была совершенно гладенькая и скользкая. Такая сама побежит по снегу.

— Надо только подсушить ее, — сказал Тогойкин, подвинув дощечку поближе к огню. — Она станет прочная, как кость.

— Давай, давай!

Когда дерево начало потрескивать, старик вскрикнул:

— Вытаскивай скорее!

Тогойкин отдернул руку.

— Ничего не вышло. — Николай сокрушенно посмотрел на друзей.

— Не вышло, — разочарованным тоном подтвердил Вася.

Вся гладкая поверхность плахи покрылась густой сеткой трещин, словно веки старого толстого человека. В разных местах выступили зеленоватые пятна.

— Значит, не надо было сушить, — проговорил Коловоротов.

— Вот! — отозвался Вася. — Не надо было. А все остальное очень хорошо! Опыт удался! Как по-вашему, Семен Ильич?

— Да, как по-вашему? — Тогойкин отставил бак с водой, который он собрался отнести.

«Парни шутят», — подумал старик, но, видя, что они с надеждой и уважением в глазах ждут его ответа, смутился. Он всегда был тяжеловат на слова. Особенно на собраниях. Когда он получал премию и должен был выступить, у него получалось не очень складно. Но ведь парни ждали. Старик откашлялся и глухо проговорил:

— Да, пожалуй, будет лучше, коли с этой стороны, где кора, не сушить…

— Конечно, конечно! — заговорили оба парня одновременно, будто услышали нечто весьма неожиданное.

— И кроме того… И кроме того… Кору надо сдирать под самый конец, когда лыжи в основном будут готовы.

— Вот это точно!

Старик сказал только то, что и Николай и Вася сами прекрасно знали. И все-таки их очень обрадовали его слова.

Вася Губин подхватил дощечки и двинулся к самолету. Высоко подняв бак, полный кипящей воды, Тогойкин устремился вслед за ним. Старик выдернул из костра дымящуюся палку и, опираясь на нее, заковылял за парнями.

IV

— Лыжи! Товарищи, мы лыжи делаем! — выпалил Вася Губин, не успев войти в самолет.

— Что? Лыжи? Какие лыжи?

— Коля! Иди покажи! — крикнул Вася. Тогойкин поставил бак и осторожно вытянул зажатую под мышкой дощечку.

Он подошел к Фокину и протянул ему неровно обгоревшую с внутренней стороны плаху, которая ничем не напоминала лыжу, разве что только небольшим изгибом.

Фокин равнодушно взглянул не на плаху, а на самого Тогойкина и молча отвернулся, стараясь всем своим видом показать, что ему давным-давно надоели все эти глупости.

Иван Васильевич провел ладонью по гладкой стороне дощечки, постучал по ней пальцами, почему-то даже поднес ее к своему длинному носу и, словно удостоверившись в несомненной ценности вещи, приветливо заулыбался.

— Очень хорошо! Молодцы, ребята! Настоящие молодцы! Спасибо! — И особо к Коловоротову, неизвестно когда успевшему войти и стоявшему позади парней: — Очень хорошо, Семен Ильич! Прекрасный материал!

— Исключительный! — подхватил Коловоротов, весьма обрадованный тем, что похвалили местную лиственницу. Он слегка отстранил Тогойкина и протиснулся вперед. — Вот это, Иван Васильевич… лиственница местная… Хотя береза и лучше тем, что не трескается, но зато она совсем не выносит сырости. А вот эта самая лиственница…

Коловоротов осторожно присел возле Иванова, продолжая расхваливать лиственницу.

Чтобы скрыть свою радость, Даша Сенькина заворчала:

— Фу! Разве бывают такие лыжи?

— А какие же они бывают? — чуточку передразнивая ее, ответил вопросом на вопрос Тогойкин и отвел в сторону брусок, когда Сенькина протянула к нему руку.

Катя Соловьева, не переставая наматывать ватку на маленькую палочку, погладила взглядом дерево и глухим, задумчивым голосом протяжно произнесла: