Батийна - [143]

Мекебай сумел разжалобить Батийну, и она простила его и Текебая.

— Да, да, товарищ Якименко. Виноваты те, кто их послал, чтобы поиздеваться надо мной. Их-то и притянуть надо. А эти ничего не соображают. Отпусти их. Пусть едут своей дорогой.

Узнав от Мекебая, как обернулось дело, Тазабек удрал в горы, больше педели где-то прятался. Не исключена опасность, что Батийна сообщит властям, и тогда ему крышка… Серкебай же укрылся в юрте и выходил оттуда лишь глубокой ночью, и то ненадолго.

В конце концов Серкебай позвал Тазабека на совет.

— Надо нам пасть на колени перед Батийной, батыр. Иного выхода нет. Если эта распутница сообщит туда… шайтан ее забери, и не выговоришь… тогда пропали. К тому же мне припомнят, разок я уже был у них…

Тазабек обалдел от страха.

— Пришло время, которого мы с тобой так боялись: женщины взяли верх. О создатель, спаси нас от конца света! Это ты, бай, виноват. Всегда подчинялся женщине. Нет, ягненка режь ты, и ты же преклоняй перед женщиной свои колени. А я, чем переносить такой позор, перекочую лучше в Чуйскую долину.

Серкебай вскоре созвал гостей — Качыке, Батийну, красного учителя Сапара и всех аксакалов.

Когда в большой чашке на дастархане появилось сладкое мясо молоденького жирного ягненка, он обратился к Качыке:

— До меня дошли слухи, что мой малай Текебай сотворил большую глупость. Говорят, он напал на женщину… Непростительный грех. Никто его не посылал на такое гадкое дело. Недаром говорится: «Дурак от хорошей пищи сходит с ума». В тот день, говорят, ездил он по юртам и перепил кумыса. Видимо, дурень, опьянел, вот и разбушевался и оскорбил твою джене. Прости меня, Качыкеджан. Как ни говори, это мой работник сделал подобную пакость. Приношу свои извинения перед всеми вами. Слава создателю, ничего страшного не произошло. Пусть и впредь царит мир и спокойствие. Народ наш нуждается, в согласии, а не в зряшных раздорах.

Батийна, видя, что сам Серкебай склонил перед ней голову, смягчилась.

Якименко потом не раз допытывался:

— Ты скажи, товарищ Казакова, кто тогда посылал убить тебя?

Но Батийна отмалчивалась.

Якименко качал головой:

— Ай-ай-ай, товарищ Казакова, жалеешь классовых врагов. А они тебя не пожалеют. Будь настороже. Враги, они коварные и злые.

Как и предполагал Якименко, Серкебай, склонив перед Батийной свою седую голову, не успокоился. Считая, что честь его глубоко задета, он клятвенно сказал себе: «Ну, погоди, разнузданная смутьянка! Тебя еще покарает моя седая борода. Плевать, что какие-то дурни струсили, я подобью на это дело твоего же мужа-медведя. Конечно, если он не последний тупица, то мне удастся в нем разжечь ненависть… И он наточит свой нож против тебя…»

Алымбая не пришлось долго упрашивать.

— Э-э, Алымбайджан, ты всегда казался мне бесстрашным сыном тигра Атантая. Отец твой не позволял, чтобы над ним кто-то насмехался. Думаю, в твоих жилах течет его же кровь, а? Так что давно пора взять в руки свою джене. Чужие ноги топчут твою постель… Куда приведет такая жизнь, о боже?..

Алымбай понял, чего от него хотят, и взвинченный вернулся в юрту.

С занятий в школе вернулась и Батийна. Не успела переступить порог, как муж налетел на нее. Он решил во что бы то ни стало покончить с Батийной, которая перестала, мол, стыдиться людей.

Раньше он наваливался на нее с медвежьей хваткой и бил куда и чем попало. Теперь он выхватил кинжал из-за голенища высоких валенок и нацелил острием прямо ей в грудь.

При виде сверкнувшего у нее перед глазами кинжала Баткина отпрянула в сторону.

— О, чтобы тебя духи предков покарали, медведь! Неужели ты решил убить меня?!

Кинжал, скользнув по левой груди, уперся в ключицу.

Десяток дней смерть ходила за ней по пятам. Алымбай, неразговорчивый и злой, поскрипывал зубами. Явно он был намерен довести задуманное до конца. Качыке же в это дело не вмешивался и даже не пытался усовестить дядю.

Не успела Батийна встать на ноги после ранения, как Алымбай принялся за свое.

Однако Батийна не стала жаловаться, и Алымбай, пользуясь ее безропотностью, с каждым днем все более зверел:

— Жена моя, своя кляча, куда хочу, туда и пячу. Хочу — приласкаю, хочу — прибью.

Батийна ушла жить к лекарке Маты-эне.

Вскоре на имя председателя сельрабкома Качыке пришло срочное донесение. Прочитав его, Качыке погрустнел, не мешкая направился к юртам, где учились девушки и молодухи.

Батийна с первого взгляда на Качыке — как он потупился и тихо попросил извинения — уловила что-то необычное.

— Если я что-то делал не так, прости меня, таэже, — сказал он.

— А что случилось?

— Вас срочно вызывают в город. Раньше уже приходило два вызова. Но я скрыл от вас. Теперь вызывают в третий раз, через заставу. Мне прислали бумажку. В ней написано: «Немедленно доставить в город дочь Казака Батийну, которая первой из киргизских молодых женщин рода карасаз стала красной большевичкой. Она поедет в Москву на большой съезд угнетенных женщин народов Востока, который созывает сам отец Ленин-Ульянов». Теперь я должен послать тебя, таэже. Поезжайте. Наденьте все самое лучшее, в чем вы ходили на той. Таково указание. Я уже позаботился о коне. Все дорожные расходы государство берет на себя. Но все равно прихватите за узду жирную кобылу. Продадите на базаре, деньги пригодятся. После съезда обязательно возвращайтесь сюда. Мы будем ждать. Не забывайте нас. Доброго вам пути, таэже!