Батийна - [140]

Серкебай глазами дал попять байбиче: «Скажи, что никто не пойдет». И из юрты раздался гневный голос байбиче:

— Зуракан нет дома, а Каликан занята по хозяйству. Куда уж там учиться женщине с двумя малышами!

Батийна отозвалась:

— Вы неправы, джене! Есть указание, чтобы все киргизы, от мала до велика, выучились читать и писать. Не только Кали-кап, и вы еще пойдете в школу. Всех уже внесли в списки. Кто уклонится, будет наказан. Скажите Зуракан и Каликан, чтоб не опаздывали. Все, все приходите!..

Под перестук удаляющихся копыт Батийна поскакала в дальний аил.

Подвязав волосы красной косынкой, в белом шелковом платье и в плюшевом бешмете, в сапожках на высоких каблуках, она, как ветер, носилась от аила к аилу, созывая девушек и молодух в школу.

Однако Батийна не любила рисоваться. Ни шею ее, ни косы, ни грудь не украшали ожерелья, бусы, монеты. Даже конское седло было простое — вырубленное из дерева, с плоским широким сиденьем, удобным для джигитов, кто подолгу ездит верхом или участвует в состязаниях. Женщины из именитых семей обычно пользовались легкими разукрашенными седлами, на которые высоко настилали толстые одеяльца.

Батийна, возвышаясь в мужском седле и выкидывая вперед камчу, со страстной убежденностью говорила Сапару:

— Нет, учитель, раз советская власть призвала нас к свету и свободе, настало время отказаться от устаревших обычаев. Мы добиваемся, чтобы в школу ходили все притаившиеся по углам и за ширмами девушки, все токол и батрачки, молодые, забитые женщины, замарашки, что день-деньской крутятся возле очага и посуды. А пользы с того никакой. Не ходят они к нам в школу. Сами бы они не прочь и всякий раз обещают прийти, да их не пускают: кого — темные родители, кого — ревнивые и злобные мужья. Они говорят, много раз я сама слышала: «Пусть пока эта испорченная Батийна поучится. А тебе в школе нечего делать. Лучше присматривай за своим хозяйством да ухаживай за мужем». Разве это порядок, бес его возьми! Мы теперь вольные птицы… И если кто напрасно обижает свою жену, поднимает на нее плетку, такого изверга нечего жалеть. Пора кончать с мирным упрашиванием. С заставы надо кликнуть Жашке, чтобы он упрятал подальше двух-трех из ретивых мужчин, кто притесняет своих токол!

Батийне вместе с учителем Сапаром приходилось по многу раз объезжать аилы. Сильные кони, взращенные на воле в горах, казалось, не знали усталости. Они мчались во весь опор, пугая дремавших псов, игравших мальчишек и девчонок, укрывавшихся в тени юрт крохотных резвых козлят и ягнят. С их приездом в аилах начинался настоящий переполох. Люди, до того спокойно сидевшие в своих юртах, поднимали головы, прислушивались, с испугом спрашивая друг друга:

— Кто бы это мог быть?

Сперва выходила прислужница. Бросив на ходу: «Я сейчас, быстро соберусь», она спешила на свое место.

— Там невестка большого дяди (так молодайки величали Кыдырбая) и рядом с ней волосатый представитель власти.

— Значит, эта женщина уже с правителями разъезжает? И тут с улицы доносился возбужденный голос Батийны:

— Эй, кызыке, пошли! Из большого города приехал красный учитель. Хватит вам сидеть около своих казанов. Идемте! Чтоб никто не оставался дома! Слышите?

Из юрты мужской голос недовольно отвечал:

— Эй, Батийна. Зачем неволишь? Или вы силком всех тащите?

— Ничего, аке. Терпели же мы молча разные поборы и налоги, которые собирали с нас волостные тираны белого царя? Теперь вот пришла свобода, равенство, и сам отец зовет нас и все народы Востока к науке и знаниям.

Случалось порой иначе. Навстречу высыпала шумная толпа.

— Ладно, милые! Кто откажется от учения? Мы сами сейчас придем и еще приведем вам… Хватит, что до сих пор темными были.

Девушки, что до замужества сидели с низко опущенной головой около сложенных стопкой одеял, молодухи, что с утра и до поздней ночи топтались на кухне, обихаживали скот, токол, что безропотно повиновались мужу, даже подневольный народ — батрачки вроде Зуракан, — словом, все женщины душой и сердцем потянулись к знаниям. Всех сзывала Батийна. Многие родители, которых она не ленилась убеждать, сами стали посылать своих дочерей учиться. Но еще многие, увы, противились.

— Брось пороть глупости, — говорили они. — Где это слыхано, чтобы в школу бегала девушка? Кто сошел с ума, пусть себе учится. А ты еще не научилась красиво вышивать.

Но уже все больше и больше девушек и молодаек не обращали внимания на уговоры и угрозы. Нарядившись во все новое и красное, они цепочкой тянулись к трем юртам, что были установлены у косогора. Шли те, кто не хотел жить с ненавистным мужем, те, кого купили за скот, и те, кто стремился к лучшей жизни. «Хоть чему-нибудь да научусь. А потом, если надо, дойду до большого городского правителя, пожалуюсь, расскажу все начисто и отделаюсь от дряхлого старика…» И каждая спешила закончить дойку и вовремя прибежать к трем юртам, где обучали грамоте.

Кое-кто, ехидно посмеиваясь и поправляя дорогую шубу на плечах, бросал женщинам едкий стишок:

Настала жизнь, когда полынь

Высокой ветвью мнит себя,

Когда вертлявая токол

Мнит в небе соколом себя.

И тут же один бай утешал другого: