Башня у моря - [211]

Дня два я держал письмо при себе, а Саре показал только тогда, когда понял, что она терзается от подозрений.

– У нее, конечно, есть основания сердиться на тебя, – пробормотала она потом.

– Почему? Наша любовь умерла задолго до того, как я полюбил тебя. Она ведет себя как собака на сене. Меня она не хочет, но при этом не желает, чтобы у меня был кто-то другой.

Но мне не нравилось думать о том, что мои девочки сгорают от стыда, мальчики не отвечают на мои письма, а Эйлин делится своими обидами направо и налево. Я написал ей еще раз. Сообщил, что уважаю ее положение моей жены и сделаю все, чтобы она ни в чем не нуждалась, когда вернусь в Ирландию, что никогда не хотел обидеть ее или заставить краснеть, но она должна понять, что я люблю Сару и ничего с этим нельзя поделать. Это не имеет никакого отношения к амбициям. Нет смысла относиться ко мне как к расчетливому чудовищу, которое любит головой, а не сердцем, и не стоит пытаться объяснить мое поведение какими-то рассудочными соображениями.

«Это как Божий промысел, – смело написал я, хотя знал не хуже кого другого, что людей в грехе соединяет дьявол, а не Бог. – Бесполезно рассуждать о грехе. Я, разумеется, предпочел бы жить в Божьей благодати и каждое воскресенье ходить на мессу, но поскольку это невозможно, то и говорить об этом бессмысленно. Грех священникам и людям, которые не знали искушений, болтать о том, чему человек не в силах противиться».

Но я не думал, что Эйлин поймет это, и меня не удивило, когда я не получил от нее ответа.

Эйлин, может, и не писала, но иные письма из Ирландии не переставали приходить. Перед Рождеством пришел пакет из Кашельмары, внутри Сара нашла письма от детей.

Прежде они ей никогда не писали.

«Дорогая мама, – печатными буквами писал Джон, выворачивая букву „р“ задом наперед, – я теперь умею писать, пожалуйста, возвращайся. Я тебя люблю. Джон».

Элеонора, которой исполнилось всего одиннадцать, писала красивым почерком: «Дорогая мамочка, мы очень скучаем по тебе и Неду. Хотим поскорее тебя увидеть. Это уже второе Рождество без тебя, и Джейн даже не помнит, каким бывало Рождество, когда ты жила здесь. Я каждый день рассказываю Джейн про тебя, чтобы она тебя не забыла. Нэнни говорит, что ты наверняка скоро к нам приедешь. Когда это случится? Пожалуйста, поцелуй от меня Неда. С любовью от твоей преданной дочери, Элеонора».

Джейн прислала три картинки толстых оранжевых животных и подписала их «Мои коты».

Де Салис вложил в пакет еще два письма, одно, очень типичное, Неду, а другое, совсем нетипичное – Саре, явно написанное под диктовку Макгоуана.

«…Я считаю, будет только справедливо предупредить тебя, что, если ты не вернешься к Пасхе, я подам иск о восстановлении супружеских прав, и это станет началом бракоразводного процесса на основании супружеской неверности и оставлении семьи. Безусловно, я получу полную опеку над всеми детьми. Ратбон говорит, что у тебя оснований для развода нет, поскольку в случае предъявления мне обвинения в супружеской неверности я смогу доказать, что ты не возражала. Что касается моего нынешнего поведения, то его можно назвать примерным, и ты не сможешь доказать противного. Остаюсь твоим преданным и любящим мужем…»

– Максвелл… – проговорила Сара в ужасе, слезы потекли у нее по лицу. – Максвелл…

– Это блеф! Сколько еще раз повторять – он блефует! Его угрозы гроша ломаного не стоят!

И все это время я в ярости думал: мой враг Макгоуан. Моя Немезида.

– Но, Максвелл…

– Если они могут блефовать, то можем и мы, – сказал я. – Напиши, что ты серьезно подумываешь о возвращении. Намекни, что, вероятно, вернешься к Пасхе. А я поговорю с Финесом о моем оправдании.

Но адвокаты Национальной лиги все еще работали над делом, а Парнеллу, хотя он и ответил на письмо Финеса, тоже сообщить пока было нечего.

Первого апреля я сказал Саре:

– Напиши де Салису, что будешь дома в сентябре, когда Нед закончит год обучения в школе, а ты проведешь август в Ньюпорте.

Это походило на игру в покер. Я почти видел зеленое сукно и колоду карт, пирамидки фишек, которые все растут и растут, а по другую сторону лицом ко мне сидел Макгоуан, мой враг, моя месть. Он делал вид, что у него беспроигрышная игра, подталкивал меня к тому, чтобы я еще повысил ставку.

В конце мая я выскочил из дома Галахера и бежал всю дорогу до Мальборо-стрит.

Сара пребывала в жутком состоянии, глаза красные и распухли от слез, руки так дрожали, что она едва смогла передать мне письмо от юристов де Салиса, которые сообщали ей, что подают иск о восстановлении супружеских прав.

– Посмотри на письмо, которое прислал мне мистер Ратбон! – сквозь слезы проговорила она. – Посмотри!

– А ты посмотри на письмо, которое я получил от королевы! – закричал я, помахивая над головой бланком лорд-канцлера. – Сара, мы возвращаемся домой! Домой!

2

Последние шесть месяцев были трудными.

Прежде Сара чувствовала себя незащищенной, но потом груз ее тревог перешел на меня и в течение этих шести месяцев сидел на моих плечах, словно ворон на поминках. Я все убеждал себя, что она не бросит меня, но уверенности в том не испытывал. Сара доводила себя до исступления, думая о детях и об угрозах. Ее нетерпение нарастало, она думала, что я никогда не получу оправдания. Возможно, даже считала, что я лгу ей, чтобы удержать при себе. Мы ссорились, мирились в отчаянии и тут же ссорились снова. Чем сильнее становился мой страх потерять ее, тем очевиднее я ощущал в себе инстинкт собственника, а чем больше Сара боялась потерять детей, тем меньше ей хотелось быть собственностью. Я злоупотреблял выпивкой, а на работе при малейшей провокации выходил из себя. Сара плакала, я мрачнел, а Нед проводил все больше времени в Бикон-Хилле в доме Галахера.