Башня Татлина - [9]

Это невозможно, Тихон. Мы придумаем, как сделать это, но сейчас очень опасно, нас просто ликвидируют.

Почему я так сказал? Откуда знаю, что ликвидируют? Кто ликвидирует? Просто боюсь. Может, хотя бы купить эти лекарства и попробовать доставить их в гетто ночью?

Какие лекарства нужны?

Не знаю. В аптеке знают.

Где аптека? Сегодня среда, значит, в торговых помещениях возле метро день аптеки. Повезло.

12

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Что тебе подарить на день рождения? В прошлый раз я сделал фигурку черепахи из разноцветного картона. А вдруг это будет твой последний день рождения?

(заплакал)

Мама, а сколько тебе лет? А есть кто-нибудь старше тебя?

Выдержки мыслей Омска Решетникова, второй вечер после отключения редактирования:

Тихон смотрел в окно.

У вас есть машина?

Нет, мне на метро удобно. Сказал и подумал, что это штамп из отредактированной жизни, который я еще не успел переосмыслить. Конечно, мне нужна машина. Почему нет?

У нас много машин, мало бензина, бензин редкость.

Много машин?

Старых, их тысячи.

Значит, к вам свозят машины?

Хочется есть. В холодильнике почти ничего, в морозильной камере много замороженных овощей. Отправил их готовиться.

Детей у вас нет?

Нет.

Не мое дело, конечно, но почему?

Задумался. И правда, почему?

Мы как-то не задумывались даже.

Сколько вам лет?

Да больше тридцати уже. И жене тоже. Садитесь, поедим.

И правда, мы не задумывались над этим, разве это нормально? Как так? Этот простой факт вызывает во мне нарастающую волну гнева. И в то же время облегчение: кончилось, теперь все иначе, я больше не отредактирован.

Можно попросить какой-нибудь соус?

Соус?

И соль тоже.

Соль? Извините, нет ни соуса, ни соли.

И вы это едите?

Задаю себе тот же вопрос: и это мы едим?

И все-таки, чем вы там болеете? В аптеке вы не смогли объяснить.

У нас нет ни одного человека старше тридцати шести лет. Если человек доживает до этого возраста, он умирает.

Вам сколько?

35. И жене столько же. Не хочется умирать.

Не знал, что ответить. Какая странная вещь – люди умирают не от какой-то болезни, а от возраста. Звучит как бред, может, так оно и есть.

Мне самому 35.

Пришла жена, обнялись, представил Тихона. Она была в смятении, делилась впечатлениями. Прекрасно понимал ее, столько мыслей в голове, трудно собраться. Спросил ее, счастлива ли, что больше не отредактирована, заплакала и закивала. Можно было не спрашивать.

Пришел Наум, был на удивление собран. Вчетвером сели за кухонный стол, стали обсуждать, что делать. Никто не сомневался в том, что избавление от редактирования – благо, возвращаться в прежнее состояние не хотелось.

Что делать дальше? Даже так: что мы можем сделать? Отключить от редактирования всех жителей Выборгского района? Это не кажется такой уж нереальной задачей. Стали обсуждать с Наумом, как ее осуществить.

Надо действовать быстро. Мы не понимаем, почему никто не охотится на нас. Машины не зафиксировали, что мы отключились от редактирования. Кто-то взломал систему? Тихон? Нет, он толком не понимал, о чем мы говорим.

Заметил, у жены и Наума пропал тик, они говорили спокойно, плавно. Все было решено: завтра мы с Наумом поедем в Башню Татлина, сядем за мониторы и пошлем всем жителям Выборгского района сигнал – в полдень они должны будут собраться на Дворцовой площади. Сколько у нас жителей в районе? 700 тысяч человек, даже больше. Слишком много. Мы подвергнем риску всех. Но можем ли мы поступить иначе? Мы должны отключить их от редактирования. Я отправлюсь на Дворцовую площадь, Наум останется в Башне Татлина. Позвоню ему с Дворцовой, когда она будет заполнена людьми и дам сигнал отключить всех от редактирования. Но как это сделать разом? Вручную? Невозможно. Можно ли отключить разом весь район, есть такая опция? Если нет, придется отменять план или корректировать его. Решим, когда будем в башне, сейчас это непонятно.

Что делать мне, спросил Тихон. Мне нужно домой.

Мы не знали, что ответить.

Сколько людей из гетто ты сможешь собрать, спросил Наум.

Собрать для чего?

Сколько вас, проигнорировал Наум вопрос.

Не знаю точно. Тысяч пять. Не знаю, пойдут ли они. К тому же, выходы контролируют военные.

А военных сколько?

Не знаю.

Прорываться слишком опасно. Лучший вариант – ждать. Когда мы осуществим план, освободим гетто.

Ждать? Послезавтра жене 36. Как я могу ждать?

Это был странный разговор. До того, как нас отредактировали, мы участвовали в митингах, но у нас никогда не было таких революционных мыслей, как сейчас. Откуда эта уверенность в собственных силах? Собирать людей, менять мир, маршем в неизвестность. Откуда желание столкнуться с опасностью, которая может нас ждать? Меня охватила эйфория, знал, что все получится. Передавал ее остальным, как мог.

Ночью Тихон ушел, пока мы спали.

13

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Полицейские дубинки прекрасно складываются в слово «вечность».

Выдержки мыслей Омска Решетникова, третье утро после отключения редактирования:

Поволновались, куда пропал Тихон, и перестали. А что мы можем сделать? Отправиться за ним в гетто? И как мы ему этим поможем?

Опять снился этот вечный сон про черепаху. Редактирование тут ни при чем, он снился мне и до этого, и все десять лет, и теперь. Жене тоже снится. Спросил у Наума и был удивлен – тоже видит этот сон про черепаху. Дать этому объяснение не могу, у меня его просто нет. Видим один сон на троих, может, один сон на всех, что это значит? Если бы мы видели его только во время редактирования, но нет, и теперь видим.