Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - [144]
— При жизни метался и был беспокойным этот Колон и после смерти не сразу обрел покой, — философски заметил Ладрада.
— Жизнь Колона была полна великих дел и великих ошибок, — ответил Лас-Касас. — Но, несмотря ни на что, я всегда любил его. И мне приходилось часто защищать его и при жизни и после смерти. Вечная слава и мир его душе…
Карета выехала на старинную дорогу, которая была проложена еще римлянами, но отлично сохранилась. С гор веял прохладный ветер. Усталые от сборов, убаюканные движением кареты, уснули и Родриго и Антонио. Но Лас-Касас не спал. Каждый раз перед поездкой в Мадрид им овладевало беспокойство и тревога. Каждая встреча с королем Фелипе II — это испытание для разума и души.
Мадрид, стоящий на пустынном и безжизненном плоскогорье, далеко не так хорош, как прежние столицы — Толедо или Вальядолид. Резиденция короля Фелипе находится под Мадридом, в мрачном Эскориале, скорее похожем на крепость или монастырь, чем на королевский дворец. Что же, это вполне подходит к характеру короля! Фелипе — полная противоположность своему отцу. У Лас-Касаса не было никаких иллюзий насчет старого короля. Карлос V был грубый вояка, кажется, из 39 лет своего царствования он 37 провел в войнах. Но у него был веселый и общительный нрав, с ним легче было говорить. А с Фелипе, замкнутым, нелюдимым, как его называют в Испании — «молчальником», с каждым годом все труднее и труднее.
Но самое страшное не это. Лас-Касаса поражала жестокость Фелипе. Он отметил свою коронацию сожжением еретиков. И в 1559 году, в день венчания с Елизаветой Валуа, он устроил грандиозное аутодафе, на котором были сожжены десятки испанских протестантов. Обнажив меч, король поклялся тогда блюсти святую веру и поддерживать святую инквизицию. И он выполнял клятву, в этом нельзя было усомниться… При нем всю Испанию опутала сеть тайных шпионов инквизиции. При нем брат доносил на брата, муж на жену, сын на отца. Это он издал чудовищный закон, по которому все читавшие, покупавшие и продававшие запрещенные книги, подвергались сожжению. Это он возобновил забытый закон, когда четвертая часть имущества осужденных еретиков доставалась доносчику.
Это он, король Фелипе, молчал, когда 22 августа 1559 года в полночь преступные руки инквизиции открыли двери дома толедского архиепископа Каррансы. Фелипе молчал, когда главу испанской церкви, его духовника и советника Каррансу, стащив с постели, втолкнули в закрытую карету и увезли под сильной стражей. Этот арест ужаснул всю Испанию, но страх перед трибуналом был так велик, что никто не вступился за невинного, которого преследовала ненависть инквизитора Вальдеса.
И несчастный Карранса до сих пор томится в вальядолидской тюрьме. Даже сам папа Пий V вряд ли сможет освободить его из заточения>[66].
«Судьба Каррансы будет ужасна, — думал Лас-Касас, — как и всех, кого преследует злоба инквизиции. Фелипе II мог бы его помиловать, но он не захочет ссориться с Вальдесом, этим исчадием ада. Неужели нужно, чтобы усердие к религии всегда служило поводом к отвратительным поступкам? И сможет ли он, Бартоломе Лас-Касас, кого называют апостолом индейцев, защитить своих детей от этой дикой злобы и жестокости? Удастся ли ему смягчить сердце короля?»
Последняя битва
…Хотя он и скроется от очей наших,
Доблесть и слава его постоянно
Приходят на память…
Вергилий
Ночь была мрачная. Облака, гонимые холодным северным ветром, беспорядочно неслись по небу. На монастырском дворе в ночи шумели деревья. Тревожно гудел ветер в трубе.
Сегодня Лас-Касас впервые за много лет почувствовал страшную усталость. Очевидно, последние дни все-таки сказались на его старом сердце. Но сейчас все позади.
— Антонио! — позвал он.
— Иду, падре! — ответил из соседней комнаты юноша. — Я несу вам ужин.
В спальню вошел Антонио с подносом в руках, на котором были стакан воды с вином, ломтик белого хлеба и фрукты.
— Я ничего не хочу. Пожалуй, только воды с вином…
Антонио был очень обеспокоен состоянием падре Бартоломе: лицо его осунулось, глаза потухли, и рука, протянутая за стаканом, дрожит.
— Ничего, сын мой! Просто я очень устал. Сознайся, а ведь эти дни в Мадриде были боевыми?
…Надменный Фелипе II, король Испании, Фландрии, большей части Италии, владыка Нового Света, вынужден был дать аудиенцию Бартоломе Лас-Касасу, человеку, к голосу которого уже в течение полувека прислушиваются и короли, и их советники. И хотя голос «защитника индейцев» не всегда был приятен для ушей королей и их советников, не слышать этого голоса было нельзя, как нельзя не слышать настойчивого набата во время народного бедствия.
При свидании, вопреки своему обыкновению, молчаливый и скрытный король говорил много. Он словно хотел убедить в чем-то престарелого епископа, а может быть, самого себя.
— Поймите, дон Бартоломе, — с горячностью звучал обычно тусклый и невыразительный голос короля, — меча и пламени недостаточно, чтобы очистить от ереси ствол мощного древа, коим является и пребудет во веки веков наша мать, святейшая церковь! Уже будучи в монастыре святого Юста, мой великий отец, Карлос V, не переставал сокрушаться о том, что он совершил крупную ошибку, оставив жизнь нечестивцу Лютеру. Передавая мне корону, мой отец сказал мне: «Сын мой, приказываю тебе как отец: заботливо старайся, чтобы еретики были преследуемы и наказаны со всей яростью и суровостью, которых заслуживает их преступление, не делая исключения ни для какого виновного, невзирая на чьи-либо просьбы, ранг или сан». И, клянусь прахом моего отца, который покоится в монастыре святого Юста, а скоро будет перенесен в королевскую усыпальницу Эскориала, я поступал так, как завещал мне отец!
