Бальмонт и Япония - [22]

и присужден к аресту на три месяца. «Полуустроенную поездку в Сибирь, лишь полу-устроенную, я, конечно, не приму, – заявляет Бальмонт в том же письме. – Довольно мне»[181]. Тем не менее поэт готовится к поездке, обдумывает новые выступления – лекцию, посвященную Руставели, поэму которого он в то время переводил на русский, и две другие лекции: «Женщина в великих религиях» (окончательное название – «Лики женщины в поэзии и жизни») и «Любовь и смерть в мировой поэзии». Успешно опробовав эти новые для него темы на петербургской публике, Бальмонт собирается в конце февраля на юг России. Поездка в Сибирь, не говоря уже о Японии, остается до последнего момента под вопросом. «Ввиду разных неаакуратностей Меклера и всех обстоятельств я хочу отказаться от поездки в Сибирь», – признается он Е. А. Андреевой в письме от 20 февраля (из Петербурга)[182]. Путешествие начинается 23 февраля в Петрограде. Первые сутки его сопровождает А. Н. Иванова (пересевшая в Туле на московский поезд), тогда как Е. К. Цветковская, которая в то время сильно недомогала, вынуждена остаться в Петрограде, чтобы присоединиться к Бальмонту позднее. Поэт прибывает в Харьков, где проводит насыщенную неделю (пять выступлений), оттуда совершает поездки в Полтаву и Сумы и, согласовав наконец все вопросы с устроителями турне, отправляется в Сибирь. 2 марта он информирует Екатерину Алексеевну из Харькова:

Мои обстоятельства сейчас таковы. Я не поехал в Николаев из-за рабочих беспорядков там, ни в Одессу, ибо это далеко и утомительно. Заезжаю в Сумы, где выступлю 6-го и 7-го. Вечером 8-го еду на Тулу, где пересаживаюсь в сибирский поезд и, без заезда в столицы, еду через Челябинск в Новониколаевск, где читаю 17-го и 18-го. Затем выступаю в Томске 20-го и 21-го, в Иркутске – 26-го и 27-го, в Чите – 31 и 1 апреля, в Благовещенске – 3-го и 4-го, в Харбине – 5-го и 6-го, во Владивостоке – 11-го и 12-го, в Никольско-Уссурийске – 14-го, в Хабаровске – 17-го и 18-го. Елена поправляется, она устроится с девочкой и с хозяйством и приедет ко мне в Томск или в Иркутск. Там будет уже весна, и, кончив поездку, я проеду с ней на несколько недель в Японию, что ее врач очень ей советует.[183]

График поездки, как видно, был достаточно плотный.

Из сохранившихся открыток и писем, которые поэт-путешественник, по своему обыкновению, чуть ли не ежедневно отправляет в Москву А. Н. Ивановой (реже – Е. А. Бальмонт), видно, что в еще марте–апреле 1916 года он сомневался, ехать ему в Японию или нет. «…Если поездка моя сорвется, я, конечно, буду в Москве в половине апреля, если же нет, я 26-го апреля буду упаковывать японские свои коллекции в Токио…» – пишет он жене 9 марта[184]. Сомнения поэта все более усугубляются по мере его движения от одного сибирского города к другому, что объясняется, между прочим, тем, что он не встретил в Сибири того восторженного приема, на который рассчитывал (и к которому привык, разъезжая по России с лекциями в 1914–1915 гг.). Сибирская публика, встретившая Бальмонта поначалу тепло (например, в Томске), затем все более охладевает к нему; в газетах появляются критические отзывы. В письмах Бальмонта – по мере его движения на Восток – все явственней нарастают нотки раздражения.

Сибирское путешествие Бальмонта в марте–мае 1916 года вполне заслуживает отдельного исследования. Его пребывание в каждом городе становится заметным культурным событием: газеты публикуют объявления о предстоящем визите «знаменитого» Бальмонта, рассказывают о его творческом пути, публикуют новые стихи; местные журналисты делятся впечатлениями о его лекциях и поэтических вечерах. Не задерживаясь на выступлениях Бальмонта в таких городах, как Ново-Николаевск, Томск и Иркутск (тем более что в новейшее время появился ряд публикаций, освещающих его встречу с сибирской публикой, часть которой восприняла поэта весьма прохладно и даже критически[185]), сосредоточимся далее на той части маршрута, которая географически приближала поэта к Японии.

Испытывая по мере своего продвижения на Восток все большее разочарование от Сибири, Бальмонт, как свидетельствуют его письма, по-прежнему сомневался, следует ли ему ехать в Японию; изменчивый в своих настроениях и подчас прихотливо-капризный поэт никак не мог принять окончательного решения.

«Я побыл в Иркутске дольше, чем рассчитывал, и рад уехать. Сибирь продолжает мне не нравиться, и, уж конечно, я никогда в жизни не поеду в нее больше, если только меня не сошлют сюда, чего да не допустит Судьба. <…> Может быть, ближе к Востоку будет лучше», – пишет он жене 29 марта (из Иркутска)[186]. И в том же письме: «В Японию все-таки, верно, съезжу на две недели. Помнишь, мы вместе собирались туда? Как это было давно! Я и теперь с бо́льшим бы удовольствием съездил еще раз в Испанию. Не влечет меня страна хризантем»[187]. 31 марта из Читы поэт пишет: «…я наконец доехал до интересных мест, где все уже говорит о настоящем Востоке, – лица, одежды, краски неба. Катался за город, и закат был точно на японской картине»[188]. Впрочем, Чита понравилась Бальмонту больше других городов Сибири. 1 апреля: «…Вчера убедился, что здешняя публика стоит того, чтобы перед ней выступать. <…> Здесь публики меньше, но я чувствую настоящих людей. Но вообще Сибирь не моя страна»