Бабушкины стёкла - [9]

Вообще-то, мама, как и любой нормальный человек, хотела бы на земле увидеть правду. И ей казалось, что она есть обязательно, не может не быть. Но она совсем не такая, видно, как ей представляется. И, конечно, не такая, какую искал ее несчастный знакомый. «Не такая, и искать ее надо не там», — заключила про себя мама.

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Мамино сердце забилось чуть-чуть сильнее, когда она прочла эти строки. Оно ей всегда представлялось чистым и незлобивым.

А что все-таки такое — чистое сердце? У Кати чистое оно? Нет, мама это сразу поняла: и капризничает она, и злится. «А уж я-то...» — подумала про себя мама. Она имела в виду злость на что-либо, которая так часто в ней вспыхивает.

Она тут же почувствовала огромную неправду той мысли, будто сердце ее чистое и незлобивое. Как же надо вычистить сердце, чтобы вообще не злиться? «Да это невозможно!» — даже возмущение послышалось маме в собственных мыслях. Возмущение против Того, Кто так учил. Невозможно же! «А вдруг возможно? » — опять будто кто со стороны спросил. Маме вдруг очень захотелось взглянуть чистым сердцем, чтобы напрямик узнать, есть ли Он — Бог? И еще ей почему-то захотелось, чтобы Он был!

Мой юный читатель, если ты почувствуешь, что тебе хочется, чтобы Бог был, знай: это вера стучится в твое сердце. Открой ей.

Маме вдруг стало страшно. Она вспомнила, что когда-нибудь она умрет. Эта мысль показалась ей безумием. Она почувствовала, что только одно у нее есть желание в жизни, ничего ей больше не нужно. Желание это — жить вечно. Она возмутилась неустроенности и бессмысленности жизни, где надо умирать. Ох, как бы хорошо, чтобы было Царствие Небесное!

«Как поверить в него?!» — едва не вырвался крик из маминых уст. Она закрыла глаза, закрыла книгу. Ужасно она все-таки устала. Затем открыла глаза и опять открыла книгу. Глаза ее упирались в строчки: «Ищите и найдете, стучите и откроется вам».

Как завороженная смотрела мама на эти строки. От каждой буквы веяло силой и властью говорящего так. И мама не могла объяснить себе, почему это. Простые ведь слова-то, немудреные... Что-то все-таки, наверное, случилось с маминой душой. Да, мой друг, ничего более умного, кроме «что-то» , не могу найти. Бог даст, ты вырастешь и найдешь.

Мама в третий раз закрыла и открыла книгу. «Если свет, который в вас, тьма, то какова же тьма?» Эти слова поразили маму своим простым и одновременно бездонным смыслом. Волосы зашевелились на ее голове. Когда она попыталась представить ту, настоящую, тьму, она очень ясно поняла, что нам только кажется про самих себя, будто в нас есть что- то хорошее, светлое. А пороешься, поглядишь на себя внимательнее — все черно. А уж та тьма!.. Мама содрогнулась. Она закрыла книгу. Долго еще сидела и смотрела на иконы. И наконец, глубокой уже ночью побрела спать.

Катя спала в своей кровати и улыбалась. Она видела бабушку. Она ее сразу увидела, как только заснула. Бабушка была помолодевшая и радостная.

— Хорошо тебе, бабуся? — спросила Катя.

— Да, милая, — ответила бабушка. — Сейчас хорошо, а когда мытарства проходила, натерпелась страху.

— Какие мытарства?

— А каждая душа, милая, она после смерти на мытарства идет, так ей Бог повелевает. Покружится три дня возле тела, поскучает, послушает, что там про нее говорят, и — на мытарства, на Суд, значит.

— А ты слышала, что про тебя говорили, когда кружилась?

— Слышала, да только теперь мне это неинтересно.

— Расскажи про мытарства.

— Подхватили меня Ангелы и несут...

— А какие они, Ангелы? С крыльями?

— Крылья у них духовные, невидимые; это они, когда людям являются, тот облик принимают, который на иконах — с крыльями да в светлых одеждах. Ну вот, несут они меня вверх, вроде как внутри трубы большой, далеко-далеко вверху свет ослепительный крохотной точкой сверкает. «Ох, — думаю, — только бы долететь, только бы донесли!» Лишь подумала, кто-то цап меня сзади когтем. Ясно кто — бес. Остановились Ангелы, обступили нас три страшных-престрашных беса.

— Такие же, как папа с мамой в зеркале? — спросила Катя.

— Что ты, милая, — бабушка покачала головой, — куда страшнее. «Она наша! — кричат. — Она дочь свою, — маму твою, значит, — Закону Божьему не учила, в храм не водила! Наша она, наша!» — и когти свои потирают, даже искры сыплются. Ужас. Серой воняет!

— А ты бы молиться начала; ты ж сама говорила, что от молитвы и от крестного знамения бесы разлетаются.

— Эх, Катенька, — вздохнула бабушка, — прошло мое время молиться за себя. Человеку на молитву о себе на земле время отпущено. А уж как умрет — все. Поздно теперь молиться. Теперь за все свои земные дела, за всю свою жизнь отвечать надо. Вот здесь, на мытарствах, отвечать. Ну, думаю, все — сейчас меня за шкирку...

— Как за шкирку? — удивилась Катя. — Разве душу можно за шкирку?

— Да нельзя, конечно. Это я так, по привычке. Ну так вот, сейчас, думаю, меня в преисподнюю, в геенну огненную, в бесовское царство. Вдруг откуда ни возьмись у одного Ангела меч светлый появился. И говорит он: «Это страдания ее телесные и духовные за этот грех, которые она пережила, по милости Божией, там, на земле». И у второго Ангела вижу вдруг такой же меч. И говорит он: «А это молитвы ее слезные за дочь свою, — за маму твою, значит, — и молитвы других, которых она, — я, значит, — просила молиться. Как махнули Ангелы этими мечами по бесам — те и сгинули. А мы — дальше лететь.