Бабушкин сундук - [9]

Отец работал в саду, опрыскивал яблони, подрезал, прививал, лечил повреждения, если зайцы кору подгрызли, завязывал, смолой смазывал, парафином, или белил стволы известкой с мукой. Если с мукой, дожди не смывают. Затем он высаживал дички, сажая сразу на постоянное место, чтоб не пересаживать потом: “Дешевле выходит!” — пояснял он, — “а чтоб земля не гуляла, фасоль рядами посажена. Летом снимаем хороший урожай, а фасоль саженцы подкормит! Она ведь землю удобряет”. Так мы, еще дети малые, уже знали, что “фасоль землю удобряет”. А в жатву сами видели, сколько возов фасоли в Азов уезжало! Прямо воз за возом — и все время. Как не убедиться, если своими глазами видишь?

С отцом два-три рабочих работают, привозят компост на тележке, рассыпают вокруг деревьев, поливают из бочки или перекапывают землю, где слежалась, и после поливают. Кто — траву подкашивает, в кучки сгребает, а кто — цигарку закуривает. Отец никого не погоняет. Надо, так сам начинает что либо, и тогда рабочие подхватывают.

Небо — синее, знойное. Трава среди дерев желтоватая, сеном пахнет. Земля — сухая; и тонкая, стеблистая живокость с голубыми цветочками на земь полегла. Водовоз снова уехал на речку за водой. Рабочие вокруг старых яблонь землю переворачивают. Лето жаркое, а цветочные почки дерево к будущему году именно сейчас готовит, а потому — сухо, поливай! Сколько бы ни работал — все мало.

На церкви прозвонило девять часов.

“Кончай!” — сказал отец. — “Идите снедать!” Люди положили лопаты, понадели картузы, шляпы и пошли к кухне. Мы же пошли в столовую, где Праба нас погнала на галерею мыть лицо и руки. После мы тоже присоединились к завтракавшим. Подали селедку, крутые яйца с томатами, огурцы и сладкие блинчики с вареньем. Конечно, явился и запоздавший самовар. Без него какой же завтрак? Вот мы, съев по кусочку ветчины, насели на блинчики. “Хватит! И так съели по три”, — сказала было мама, но мы настаивали, и отец разрешил взять еще по одному. Затем, помолившись, мы встали из-за стола, а отец опять пошел работать.

Мы, дети, побежали на кухню, где еще видели, как рабочие доедали солонину с хреном, и пожалели, что уже наелись! Рабочие всегда ели все такое вкусное! Например, сырую кислую капусту с олеем[21] и луком. Что может быть вкуснее? А мы там, дома, ели какие-то салаты, ветчину… Солонина лучше! И Михайло поддакивал, загребая страшенный кусок солонины с горчицей. Ну как тут было не пожалеть, глядя, как он обстоятельно ее насаживает на вилку? А тут и кухарка еще принесла полную миску крупных галушек…

— А они вкусные? — спросил я с замершим сердцем.

— Не дай Бог, какие вкусные! — воскликнул Михайло. — И то — ел бы, за себя бросал!.. Прямо и жевать некогда, так галушка за галушкой сами в рот прыгают… Успевай глотать только! — и он плотоядно посмотрел на миску.

— Дай и мне! — попросил я несмело.

Кухарка сейчас же мне положила на блюдечко небольшую галушку, которую я и проглотил сразу же. Боже, какая это была вкусная галушка! Ну никогда, никогда нам таких не дают в столовой… Миша тоже попробовал, но не доел. Доел все я. На этот раз появилась Праба: “Вы чего тут? Три дня не ели? А ступайте-ка в сад!” — и выгнала нас без всякой церемонии. Ну что взрослые в детской душе понимают? Ведь для нас важнее всего было, что говорил Михайло, а он нас понимал прямо-таки до глубины. От Михайла у нас никаких тайн не было. Попробуй, однако, расскажи что либо тетке, либо отцу! Они тебе покажут.

Отец трудился, трудился до самого обеда, и все рабочие тоже — работали, не покладая рук. Ели они, правда, основательно, но зато же и работали! Я, когда смотрел на них час, и то уставал, а ведь они еще работали при этом…

Солнце жгло уже порядочно. Собаки попрятались в тень, только садовые волкодавы изредка пробегали среди деревьев. Они не доверяли никакой тишине! Ты поверишь, что все тихо и спокойно, а вдруг к яблоне зайчишка подсядет и корку на ней подгрызет. Пропала тогда яблоня! Нет, псы не доверяли, бежали дальше. Это надворные — их всего двое, под заборчик легли, в холодок, и кругом цветы свешиваются. Им-то днем как раз и спать, а ночью — стеречь дом, конюшни. Один из них, Жук, лениво подходит к корыту с водой, пьет и снова возвращается на место. Наискосок от него — ледник, спасительная тень падает на траву, на капуцины, а затем надвигается и закрывает все. Как сладко спится Жуку! Чуть дальше и другие вытянулись. Жарко… Летают мухи, осы, и Жук вдруг — хвать зубами! Подождав минутку, он ее съедает. Должно, она с медом, или же где-то квасу напилась. Вку-усная! Михайло псов за это не уважает: “Что он, голодный, что ли? Жрет кажный день как след, и мухов ловить!.. Дурной, тьфу! На чем она сидела, муха та? А может на таком, что сразу нечистым станешь? Отож[22] собака — и нечистая животная! Ее и Бог не разрешил кушать”. — “А свинья?” — “А свинья… Она тоже, как сама[23] везде бегает, то нечистая, ну, а когда ее взаперти держут, так она же не может пакости нажраться. Ну, значит, и есть она чистая” — и это я тоже твердо усвоил. Нечистая свинья — только когда сама везде бегает.

— А голуби? Может, они тоже — нечистые?