Бабушка - [67]
И конечно же вся эта мебель, по нашему непреложному убеждению, шла в Кремль — до самого что ни на есть распоследнего стульчика. Или не обязательно в Кремль, а вообще большим начальникам. Короче говоря, в магазине купить ее было никак нельзя, даже не заикайся.
Мы с бабушкой вернулись в дом, она принялась хлопотать «насчет чайку». Папа уже закончил свою работу, он лежал на диване и читал газету, я видел только его голые подошвы.
Уж не знаю, с какой такой стати мне приспичило именно в тот момент задать папе давно интересовавший меня вопрос… Ведь папа знает все-все на свете, он сам мне об этом говорил, когда еще они с мамой и Катей жили вместе с нами у бабушки.
— Папа, а когда ты умрешь? — спросил я, уставясь в его желтые подошвы.
Я слышал от папы, что он не боится смерти, потому что он воевал, и я верил ему: да, мой папа вообще ничего не боится!
Папа отложил газету в сторону, молча стал смотреть в потолок. Я ждал, ждал… Он не говорил ничего. И я ушел в детскую — ковыряться в старом огромном будильнике.
Бабушка подошла ко мне, тихо взяла за руку и сказала:
— Сашуля, ты очень обидел папу. Иди проси прощения.
Я, конечно, попросил прощения, папа простил и долго объяснял, что людям нельзя задавать такие вопросы. Это их обижает. Особенно — мам и пап. И бабушек, конечно. Я надулся, но больше вопросов не задавал.
Все он знает, просто говорить не хочет!
И я думал, что это вовсе не я папу обидел, а он меня.
Было слякотное, раскисшее утро, все шло к дождю, малому или большому, когда под окном послышалось глухое:
— Дрын-дрын-дрын-дрын! Чики-чики.
И снова, со взревом сердитым:
— Дрын-дрын-дрын!
Затем примирительно:
— Чики-чики.
Бабушка стремглав летела к окну, будто бы и не она только что жаловалась: «Ох, старые кости мозжит! К дождю, Санёга!»
Замахала в окно, закричала:
— Иду-иду!
Я выглянул и отпрянул в испуге. Прямо под окном, на тропинке, совсем близко, стоял большой серый мотоцикл с коляской и густо чадил сизым дымом. Удушливая вонь от выхлопов, казалось, проникала сквозь щели в избу. В рваном мареве увидел я грозно восседавшую на мотоцикле Бабу-ягу из «Василисы Прекрасной» и «Морозко», из «Кота в сапогах» и «Медных труб»[13]… Баба-яга, в каске и брезентовой куртке, своими ухватистыми пальцами упирается в руль, привстает и газует устрашающе.
Но бабушка совсем не боится этой Бабы-яги, я видел в окно, как она поспешно подошла и о чем-то говорила с ней, отгоняя ладонью смрад.
Выскочил из дому и я.
— Дядя Володя! — вырвалось у меня, когда я подбежал вплотную к седоку.
Как же смешно он смотрелся вблизи! Седые кустики бровей торчат из-под каски, изрезанное глубокими морщинами медальное лицо сердито смеется, огромные ноздри нависают над небритой губой…
— Давай в люльку, Саня! — командует дядя Володя. — Поедем в лес за черникой!
— Далеко? — спрашиваю с надеждой.
— Далеко, отсюда не видать! — отвечает своей очередной прибауткой дядя Володя.
Я смотрю на бабушку, она растеряна, застигнута врасплох. Все отмахивается от мотоциклетного дыма, все заходит то с одной стороны, то с другой…
— Чего ты меня обнюхиваешь, а? — стыдит ее дядя Володя. — Трезвый я, не пимши! Давай бидон свой неси!
— Да как же, Володя, вот так прямо! Хоть чайку бы выпил!
Оба надсадно кричат, потому что мотоцикл не умолкает, и я хорошо знаю почему: всякий раз его заводить — морока, потому и не глушит дядя Володя мотор.
— Чай не водка, зря не пьют, — визгливо басит дядя Володя.
Я бегу обувать резиновые сапоги, набрасывать курточку с капюшоном, пока бабушка не успела очухаться от дяди-Володиного наезда (с тех пор при слове «наезд» я всякий раз вспоминаю ту сценку под окном у бабушки).
Я уже не раз бывал в лесу вместе с бабушкой, папой, мамой и Катей — он, высоченный еловый и сосновый бор, начинался сразу за городом, на Жуковой горе. Мы собирали там землянику, но ее было очень мало, и мама говорила, что «весь лес вытоптан табунами».
Бабушка выносит из чулана в корзинке аж два больших бидона, обливной да алюминиевый: «Может, грибов заодно нарвешь, Санёга».
Я залезаю в люльку, ставлю корзинку с бидонами на колени, укрываюсь брезентом. Дядя Володя нахлобучивает на меня шлем поменьше, застегивает хлястик у моего подбородка.
Мотоцикл резво въезжает на бугор перед хозчастью, и я несусь в своей люльке вперед… Совсем близко, прямо подо мной, шершавый асфальт дороги. Мне совершенно неважно, наберем ли мы ягод или просто так покатаемся — просто так даже лучше! Вот было бы здорово подольше мчаться мимо деревень, подслеповато смотрящих на дорогу из-под трухлявых бровей-наличников, мимо почерневших колодезных журавлей, мимо поросших бурьяном подклетей разрушенных церквей…
— Иншино! — показывает дядя Володя куда-то вперед и влево.
А справа — Трубицыно с обвалившейся колокольней, за ним — лесные проселки начинаются. Вот уж и грузовики с мотоциклами перестали попадаться, вот уж едем мы по плитам бетонным, заросшим мелколесьем.
Встали. Дядя Володя велит мне «выпрастываться», натужно скатывает мотоцикл с обочины. И — в бурелом, в самую чащу заводит свой «Урал». Начинает ломать тонкие деревца.
— Надо замаскировать, Саня, — приговаривает дядя Володя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Георгий Степанович Жженов долгие десятилетия искал того негодяя, который своим доносом отправил его в сталинские лагеря. И – нашел… «Лучше бы я не знал, кто это был!» – в сердцах сказал мне Жженов незадолго до смерти.
Ранним крещенским утром 1971 года по центральной улице Вологды бежала полуодетая и явно нетрезвая женщина. Увидев милиционера, она кинулась к нему в истерике: «Я убила своего мужа!» Экая красавица, а губа разбита, под глазом фингал набухает… «Идите-ка спать, гражданка, – посоветовал блюститель. – Вы сильно выпимши. Не то – в вытрезвитель». «Гражданка» стояла на своем: «Мой муж – поэт Рубцов! Я его только что задушила!» Юный постовой совсем недавно читал стихи Рубцова и потому с интересом вгляделся в полубезумные глаза женщины.
19 мая 1984 года в сомнамбулическом состоянии член сборной СССР по футболу Валерий Воронин вошел в пивную-автопоилку на Автозаводской улице, 17. Взял чью-то кружку, стал пить… У него вырвали кружку из рук, ударили ею по голове и вышвырнули на улицу. Кто убил Валерия Воронина, нанеся ему смертельный удар в той пьяной разборке?.. Следствие было засекреченным.
Мало кто знает, что следствие по делу о похищении в 1904 году величайшей реликвии Руси – Казанской иконы Божией Матери – не закрыто по сей день. Оно «втихомолку» продолжается, причем не только в нашей стране, но также в Европе и США. Есть ряд авторитетных мнений, что чудотворный образ цел и невредим. В предлагаемом документальном расследовании перед читателем предстанет полная картина «кражи века».
Загадочная жизнь и гениальные расследования Аркадия Францевича Кошко, величайшего сыщика Российской Империи.
Леонид Переплётчик родился на Украине. Работал доцентом в одном из Новосибирских вузов. В США приехал в 1989 году. B Америке опубликовал книги "По обе стороны пролива" (On both sides of the Bering Strait) и "Река забвения" (River of Oblivion). Пишет очерки в газету "Вести" (Израиль). "Клуб имени Черчилля" — это рассказ о трагических событиях, происходивших в Архангельске во время Второй мировой войны. Опубликовано в журнале: Слово\Word 2006, 52.
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
Роман португальского писателя Фернандо Наморы «Живущие в подполье» относится к произведениям, которые прочитывают, что называется, не переводя дыхания. Книга захватывает с первых же строк. Между тем это не многоплановый роман с калейдоскопом острых коллизий и не детективная повесть, построенная на сложной, запутанной интриге. Роман «Живущие в подполье» привлекает большим гражданским звучанием и вполне может быть отнесен к лучшим произведениям неореалистического направления в португальской литературе.