Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой) - [2]

Но, как уже говорилось, вовсе не описание времени перелома и его диагностика здесь главное. Самым интересным и убедительным мне кажутся прежде всего образ главного героя и тот стиль, в котором книга написана. Витковскому удалось создать небанальный, неоднозначный, может быть, слегка экстравагантный образ, каких не так уж и много в нашей прозе. При написании портрета пана Хуберта автор исключительно удачно использовал эстетику кэмпа[2]; кэмповое смешение разных реестров культуры, стилей и условностей отчетливо заметно в языке этой прозы, в котором соединились элементы сленга преступного мира, силезского говора и старопольского языка. В результате получился необычайно занятный языковый коктейль (сочувствую переводчикам, которые захотят эту книгу перевести), что для меня не сюрприз, поскольку Витковский — один из тех писателей, кто умеет неплохо закрутить фразу. Он наделен таким языковым чутьем и фантазией, что мог бы и телефонный справочник переложить в увлекательную, искрящуюся остроумием историю.

Роберт Осташевский

Михал Витковский Б. Р (БАРБАРА РАДЗИВИЛЛ ИЗ ЯВОЖНО-ЩАКОВОЙ)

Барбара святая, жемчужина Господня…

(Из старой церковной песни)

1

Черт бы вас всех побрал, что там опять, Фелюсь, Саша?! Богоматерь Цветов, возлюбленная! А ну, обездвижить клиента, чтоб не дергался, заклад у него реквизировать! Что такое? Я эксплуататор? Я тебе покажу эксплуататор. В пятак его! А ну, Фелек, справа! А ну, Саша, слева! Вот так, а кровищи-то, кровищи! Что, хрен моржовый?! Не отдаешь долги?! Нечего глотку драть! Выжечь у него на спине красивые буковый «Б.Р.»! Все будет в лучшем виде, шеф. Кто бы сомневался. Не волнуйтесь, шеф, подумаешь клиент — одно названье: худющий, студент-практикант. Сту-дент, твою мать! Кто только такому деньги одалживал? Вы, шеф. Я? Попридержи язык! От мамочки, небось, компьютер получил. К поступлению в институт в Катовицах, к выходу на новую дорогу жизни. На светлую сторону луны. А уж как вцепился в этот хлам, а уж как всем своим худеньким тельцем его заслонял. Еще институт не закончил, а уже завоображал, очки нацепил, доктор, понимаешь, великий. Мы-то знаем, что его старик когда-то с Фелюсем на такси работал. Все знают. А этот, понимаешь, доктора из себя строит. На такси, ей-богу, на такси, это еще когда в Явожне была дискотека «Канты» — чисто насосная станция: накачка наших угольных барышень и откачка у наших парней, что при святой Барбаре[3]. Третья лига. Из «Хебзя Пауэра», Бытомский угольный бассейн. Из «Щаковянки» которая хоть и называется вроде как минеральная вода, а на самом деле никакая это не минеральная вода, а очень даже приличная команда, если надо, врежет за милую душу. Ой врежет. Ничего святого нет, Боже! Ничего святого! В подземном переходе под перроном запросто могут написать всем, кто за «Хебзе», за «Гурник Забже», за «Хробры», за «Батория»: «Здесь Явожно-Щакова, добро пожаловать в ад!» И подписаться: «Hooligans». Или на красной кирпичной стене нацарапать: 1410[4]. Готикой. Поднаторевшие в фанатстве, натренировавшиеся в плевках. «AL KAIDA HOOL’S». Уже во дворе дома. Один двор бьется с другим. За обоссанную территорию, за двор. До куста мое, от куста твое, а мое лучше, потому что мое. Мое — это мое, и поэтому оно мое, и поэтому оно вдобавок лучше. И поэтому мы бьемся, лупим по мячу. Сначала за честь двора, потом — района, а потом и города. Потому что мы местные. Потому что, когда этих городов здесь навалено как говна, когда один город вроде незаметно переходит в другой, надо четко соблюдать границы. Обоссать территорию, пометить ее. Здесь, дескать, наш хаймат, наш зачуханный фатерланд, наше эльдорадо. Сюда наши деды приехали с Кельц. А вон там те — из Сосновца, про них говорят «хитрожопые». Польская гвардия, чистокровная шляхта. Паны-братья. Которые каждому рот заткнут. На любой разборке. Готовые хоть водку пить, хоть в морду бить. Хотя чаще морду бить. До той самой чистой крови. В гербе — шахтерское кайло, в гербе — орел, в гербе — пластиковая бутылка из-под железнодорожной насыпи. Ну и что такого? Мусор — символ нашего региона. И мы будем защищать наши символы до последнего. И прочь отседа все варшавские свиньи. Из варшавских политических кормушек.

Сам такой худющий, зато предки у него богатые. Ишь, столичная штучка. Так что? Приводим в чувство? Да ладно, под насыпь сбросить, поезд приведет в чувство. Фелюсь, не бзди, бери с этой, а я с той, а ты, Саша, открыл бы дверь! Да ты не доктора, ты компьютер бери! Один из первых в Явожне, чуешь? Наломаешься, пока это чудо занесешь в ломбард, ребята мои совсем выдохлись, Фелюсь пот с чела отирает, а Сашенька все норовит от такого напряга присесть на монитор, отдохнуть немножко. Хорошо бы мы тогда выглядели! Бритвочка, убери свою ясновельможную жирную жопу, это тонкий инструмент. Он только для интеллектуалов вроде меня! Слезай немедленно, Саша, с этого телевизора, тьфу, монитора! Не про твою честь такие деликатесы, это для меня, это мои деньги были одолжены, я здесь руковожу всем ломбардом, всей Щаковой, а вы с Фелюсем всего лишь моя дворня! Сходи, возьми ведерко клею и развесь на тумбе для объявлений: дешевые кредиты без поручителей. Что морду кривите, ребята, уж я знаю, как вас допечь: нарочно буду дворней вас величать. Между прочим, они еще больше морду воротят, когда я по-старопольски, а не по-силезски начинаю с ними говорить. А ведь я умею, люблю.