Азов. За други своя - [17]

— А кабы и решил, то чё?

— Да не, ничё. Перенимай, ежли хотенье такое есть, всяко-разно, — прищурился с ехидцей Космята.

Старший Лукин сделал вид, что не заметил:

— Ну вот и славно. Пойду я, пожалуй.

Сестрёнка, подхватив со стола тарелку, на мгновение прижалась к брату:

— Заходь ишшо.

— Да куда я денусь.

Пять лет назад

Ещё туман не садился на кусты, а шестнадцатилетние не по возрасту крепкие братья-близнецы Лукины собрались на рыбалку. Сторожко, чтобы не разбудить родителей, спавших в другой половине куреня[9], и младшого брата Василька с сестрой Красавой, расположившихся на соседних лавках, выбрались на улицу.

Светало. На востоке небо окрасилось в светлые тона, по самому краю, словно окаймленные кровавой полоской. Лукины замерли у дверей, прислушиваясь: никого не разбудили? Поеживаясь, коротко оглядели округу. Низенький плетень, с нанизанными на колья старенькими кувшинами, узенькая тропка, уводящая со двора, замершие в сумраке угадывающиеся соседские курени под камышовыми крышами. Вроде тихо. Густо пахло прелыми листьями и рыбной требухой. Давеча родичи натрудись, допоздна пластая рыбу и густо посыпая её солью на зиму. Как и весь десятидворный юрт в эти погожие осенние деньки. Парням не хотелось поднимать своих ни свет ни заря, ещё успеют рубахи потом пропитаться. И только так подумали, как дверь чуть скрипнула, и в образовавшуюся щель скользнула Красава в длинной, до пят, рубахе. Набросив на голые плечи платок, она окинула замерших братьев заботливым взглядом:

— Поесть-то взяли чего? Опять не позамтракавши, поди.

— Так это… — Борзята смущённо пригладил взъерошенные волосы. — Не проголодались ишшо.

Валуй, подтверждая, кивнул.

— Мы правда не хотим.

Красава хмыкнула:

— Не проголодались они. Стойте, счас вынесу. — Не дожидаясь ответа, она нырнула в прохладную тень приоткрытой двери.

Братья с улыбкой переглянулись.

— Разве с ней поспоришь…

— Завсегда по-своему сделает.

— Упёртая.

Сестрёнка, появившаяся на свет двумя годами позже братьев, порой командовала большаками, как младшими. Особенно в делах домашних, в которые парни по мужской своей природе не вмешивались.

Валуй мысленно улыбнулся: "Какая же она у нас! И красавица, и умница. А хозяйка! Повезет парню с женой. Пока она ещё на ребят и не смотрит, но это ненадолго, такая дивчина в родительском курене не засидится". Наверное, Борзята думал примерно о том же, во всяком случае, при появлении сестрёнки только что улыбающийся спешно насупил брови.

Красава сунула в руки Валуя узелок с чем-то мягким:

— Вот, хучь хлеба да по яйцу возьмите. Все не голодом.

— Заботливая ты наша, что бы без тебя делали. — Борзята хотел погладить сестрёнку по голове, но она увернулась, нарочно хмурясь.

— Идите уже, а то зорьку пропустите. — Перекинув распущенный густой волос на грудь, Красава исчезла в сенях.

Валуй запихал узелок за пазуху. Подхватив приготовленные ещё с вечера снасти, парни деловито зашагали по узкой тропке к ерику.

Поздняя осень выжелтила густые и жесткие травяные заросли в рост человека по краям тропки, диколесье, окружающее рыбаков со всех сторон, оделось в разноцветные наряды. Утренний воздух, наполненный запахами потрошеной рыбы и тины, бодрил прохладой. Шагалось по сырой траве легко и приятно. Утренняя влага, прижимаясь к коже ног намокшей тканью, неназойливо охлаждала. Скоро отсыревшие почти до бедер штанины налились тяжестью. Но братья, с детства привыкшие проводить большую часть дня на реке, не замечали этого.

Утренняя мягкая тишина текла над туманной водой, ветер ещё не проснулся, но листья высоченных тополей чуть покачивались, словно сонные. Знакомая тропинка уводила вдоль ерика. У замаскированного поста — невысокого стожка камышей они уважительно поздоровались с разлохмаченным дежурным, выставившим голову в прореху. Он делом занимается — на посту стоит. Парни, по юному возрасту к охране ещё не привлекавшиеся, слегка позавидовали. Игнатка — молодой казак, может, на пару лет постарше Лукиных — проводил казаков весёлым взглядом: "на рыбалку собрались — надо будет вечерком поинтересоваться, как улов" — и снова скрылся в глубине стога.

Саженей через двести парни вышли на участок ерика, закрепленный за семьёй Лукиных.

Валуй, почесав распахнутую крепкую грудь всей пятернёй и вздохнув свежего осеннего воздуха, вытянул из халабуды[10] загодя припрятанную лёгкую долблёнку. Вместе с Борзятой столкнули её на парящую воду. Испугавшись плеска, из зарослей выскочила заполошная кряква и, суматошно махая крыльями, плюхнулась на середину протоки. Братья равнодушно повернули головы и, узнав птицу, отвернулись. Были дела поважней какой-то там утки, хоть и по-осеннему жирной. В другой раз оно бы со всей душой, но не сейчас.

Оттащив волок[11] на середину протоки, скинули буй и повернули к берегу. У самой воды длинноногая чапура[12] чистила перья, расправив белоснежное крыло и совсем не обращая внимание на людей.

— Знает, образина, что невкусная. — Борзята кивнул на птицу.

— Точно, — под держал брат, — не голодные годы.

Крупная рыбина хлестанула хвостом выше по течению, и братья дружно прислушались.

— Осятр!

— Не, шшука! Но здоровая!