...Азорские острова - [4]

И не важно, что сторож-то этот — хлипкий старикашка в большом тулупе, из которого только клок бороды торчит, а проснется ночью нолинский житель, услышит стук колотушки и, повернувшись на другой бок, тут же мирно засыпает: «Все в порядке… сторож в дозоре ходит, меня охраняет».

Впрочем, днем-то город стерегут и еще крепче. На Главной улице, как раз против реального училища, вот она, полосатая будка, а в ней усатый, с саблей в ободранных ножнах, суровый полицейский. А по улицам время от времени степенно шагают в ногу два околоточных надзирателя в серых шинелях, с аккуратными шашками на боку. Оба толстяки, только один высокий, а второй коротышка — Самовар и Чайничек. Так зовет их весь город, а настоящие имена вряд ли кто и знает.

Впрочем, и без этой охраны спокойно у нас в городе. Так спокойно, что даже скучно. А тихо как! Я, пожалуй, нигде такой тишины не слыхал, как у нас, зимними ночами. Остановишься на улице — перестанет скрипеть снег под ногами — и слушаешь. Все кругом молчит, и до всякого шума, до любых звуков так далеко, как, наверное, до синих больших звезд, что так густо высыпали на небо и так ярко светят, что здесь, на земле, вокруг меня снег проблескивает короткими искрами…

Да кому и о чем было шуметь в Нолинске? Жили-то люди без всякой большой цели, без надежды на то, что́ может сбыться впереди. День за днем. Как вчера, так и завтра. Как отец, так и сын. Откуда же взяться шуму? Нет, тихая была жизнь…

И думаю я теперь, что самое главное отличие нынешнего нашего времени от тех лет моего детства не в том, что сидели тогда люди при тусклых керосиновых лампах, что не могли видеть на домашних экранах, что делается на другом конце земли, и не в том, что из малой коробки радиоприемника не могли слышать голоса далеких людей, что не летали тогда люди на Луну и не добывали энергию из мельчайших частиц вещества. Нет, не в этом главное отличие нынешних лет от лет минувших, а в том, что все мы живем теперь, стремясь к цели, которая воодушевляет и осмысливает наше существование.

Ото всего можно отказаться — от изобретений, открытий, но не от надежды на будущее, которое, как бы далеко оно ни было, оправдывает наши труды и ошибки.

А в Нолинске мы жили, как в маленьком, отгороженном от Вселенной мире. Хотя, конечно же, были и у нас свои заботы и желания, но только замыкались они в малое пространство нашего города и в ограниченность нашего бытия. Случались и у нас события, которые мы считали знаменательными. Вот, к примеру, богатейшие нолинские купцы, братья Небогатиковы, провели в свои три дома электричество. На окраине, у городского сада, захлопала по вечерам машина, а из тонкой трубы колечками стал вылетать дым и от этого в трех городских домах вспыхивал яркий свет. И вереницы гуляющих стали фланировать не по Главной улице, а мимо небогатиковских домов, чтобы, заглянув в окно, подивиться на диковинные электрические лампочки…

А была и постоянная достопримечательность нашего бытия — Ванюшка-дурачок. Как только наступала зима, так и появлялся он в городе. Откуда? Никто не знал. В морозную погоду не спеша шагал по улицам высокий человек лет за тридцать. На голове огромная шапка светлых немытых и нечесаных волос. На теле длинная, до пят, рубаха из толстой мешковины, а из-под рубахи видны темно-красные с синевой босые ноги. На груди, на цепочке висел большой медный крест. В руке толстый суковатый посох. Где жил Ваня, откуда приходил, куда пропадал — никто сказать не мог. А на расспросы был у него один ответ: «Ходил!..»

Стучался он в любой дом, и всюду его принимали охотно — приход его был вроде доброго предзнаменования. В гостях он ел, пил, чем угощали, а то просто сидел и молчал. Все домашние собирались вокруг Ванюши посмотреть, послушать — не скажет ли чего. Да был он неразговорчив. На расспросы чаще кивал либо покачивал головою. А уж если промолвится, то слова его запоминали, передавали знакомым и искали в них какой-то особый, скрытый смысл.

— Вот, говорят, вчера у Кощеевых запел — «Богородице, дево, радуйся»… А у них-то в семье, кроме старухи Степановны, три мужика, и все!

— Ну да-к что!

— Вот и я говорю — к чему бы это?..

— А в воскресенье, после обедни?.. Слыхали?..

— А что?

— Ну, как же! Ольга-то Яковлевна… Парамонова… подает ему на паперти три копейки, а он оттолкнул руку ее и говорит: «Мне не надо-ть. Себе купи! Скорей, слышь, купи!..»

— Чего купить-то?

— А кто ж его знает…

— Да…

И собеседники задумываются, покачивая головами.

Впрочем, у нас даже и необыкновенные происшествия случались.

Леля Маландина, крупная, розовощекая девица в очках, на Дальних дачах поймала на лугу лягушку, зажарила ее и съела! Мы, ребята, до самой осени с восхищением и завистью смотрели на отважную гимназистку. Вот это настоящий человек! Героиня!

И хоть каждый из нас мечтал о героических подвигах, но повторить ее отчаянный опыт никто не отважился: при одной мысли об этом — с души воротило…

И не мудрено, что при бедности событий в городе, при малости примечательных людей в Нолинске, в нашей семье сухорукая Аннушка была личностью выдающейся.

Жила она у нас с незапамятных времен. Даже тетки мои не помнили, когда она появилась в нашей семье, даже и они не видели ее молодой.