...Азорские острова - [6]

Водой я с хлебом напитался,

И лег я спать на грязный пол…

А ночью у ворот стучится,

Ах, в белом саване мертвец!

«Отдай, старуха, мои деньги,

Я тот зарезанный купец!..»

Ах, батюшки, как замирало сердце у каждого из нас, когда у ворот избушки появлялся убитый купец. Он так явственно виделся нам за спиною Аннушки, что всякий раз мы уж готовы были бежать от него, да ведь деться-то было некуда: чем дальше от печки, тем еще страшнее — там ведь полная темнота.

Пожалуй, это и были первые мои встречи с Театром — примитивным, домашним, но с таким, где актер вполне завоевывал глубокое сочувствие своих слушателей.

Только из песен да из сказок узнавали мы о диковинных случаях, что бывают в мире, а в наших Нолях такого не случалось. У нас все размеренно, покойно, до скуки однообразно. И, пожалуй, самое живое место — общество трезвости. Этакая странная организация существовала у нас в городе. В члены ее вступали люди, которые и сами должны были остерегаться «зеленого змия» и других отговаривать от пьянства. Но частенько случалось, что «трезвенники» забывали о своей причастности к обществу, а уж пропаганду и вовсе никто не вел. А общество все-таки процветало и занимало весь второй этаж дома над магазином Суслопарова, на углу Главной улицы.

В общем-то это был клуб. Библиотека, бильярд, комнаты для игры в карты, буфет и зал, в конце которого сооружена была небольшая сцена. Время от времени «любители драматического искусства» устраивали здесь концерты и спектакли.

Несколько служащих городской и земской управы, почтовый чиновник, пара приказчиков из небогатиковского магазина, доктор с женой, учительница женской гимназии — они и были усердными и преданными служителями Мельпомены, они и были «возмутителями спокойствия» нолинского бытия. Несколько раз в году писанные от руки афиши извещали нолинчан о том, что такого-то числа этого месяца любителями драматического искусства будет дан спектакль.

Город тут же начинал готовиться к предстоящему событию, и оно уже заранее горячо обсуждалось, В день представления родственники «артистов», их друзья, знакомые, почитатели театра и просто любопытные переполняли зрительный зал. Не было случая, чтобы к вечеру на дверях общества трезвости не висела бумажка — «Билетов нет».

Играл кружок только на аншлагах. И почти всегда, по просьбе публики, приходилось повторять спектакль и раз и два.

А уж после-то спектакля сколько было разговоров: появлялись и приверженцы и хулители, и возносили до небес своих любимцев, и ругали неудачных исполнителей. Но в одном сходились обе партии, что вечер этот замечательный и памятный. И что играли у нас, пожалуй, не хуже, чем в самой Вятке труппа настоящих артистов. И гадали, какую же пьесу выберут в кружке для следующего представления и когда оно произойдет.

Уж и не знаю, были ли еще где такие любители театра, как в наших Нолях?

Довелось и мне, в самом детском возрасте, побывать на спектакле, в котором играл мой отец. Теперь я уж и не помню, в чем там было дело в той пьесе, только до сей поры не забыл, что был увлечен чрезвычайно, безусловно верил всему, что говорили и что делали на сцене артисты. И когда кто-то из действующих лиц заявил, что сейчас застрелит своего соперника, я в великом страхе завопил: «Не тронь папу!» — и заревел горькими слезами.

Пришлось вывести меня из зала. За кулисами я потрогал своего папу и убедился, что он жив и невредим. Но тут же встал серьезный и требовавший немедленного ответа вопрос: а что же произошло только что там, на сцене? Я же видел, как в папу стрелял этот противный, злой, хотя и раскаявшийся теперь человек! Вот же он! — и я опять заревел, теперь уже от страха, что он сейчас застрелит не только папу, но и меня заодно.

Убийца поднял руку, засмеялся и сказал: «Но я же Евгений Яковлевич. Дядя Евгений! Разве ты меня не узнал? Здравствуй!»

— Нет! Ты хотел папу убить!

— Думаешь, это взаправду? Это мы с твоим папой играли! Так же, как ты дома запряжешь стул и будто на тройке в Медведки едешь.

— Я понарошку… а ты…

И завязался у нас спор — что «в самом деле», а что игра.

Так и не закончив его, я ушел домой, а спор этот и до сих пор веду с товарищами по работе, а иной раз и со зрителями: нужна ли игре правда и нужна ли правде игра? Без правды, без подобия жизни игра артиста и любое искусство не увлекает зрителей, оно им не интересно. Но и одна только правда, одно копирование природы, без элементов условности искусства, не нужно и неприятно тем, кто это видит на сцене, на экране или на полотне. И с проблемой этой столкнулся я давным-давно, в городе Нолинске, как только в первый раз в жизни встретился с театром.

Через несколько месяцев у меня случилась и вторая встреча. Было начало лета. Тополиный пух летал по городу. В большом саду, за домом, где жил Ваня Палин, троюродный мой брат, шла у нас ожесточенная война индейцев с белыми. Противники прятались за кустами, стреляли друг в друга из засады, рубились деревянными саблями. И вдруг, в тот самый момент, когда вождь индейцев собирался скальпировать своего врага, неожиданно на дорожке сада появился мой отец.

— А ну, — остановил он разгоряченного вождя, — идем скорее со мной!