Азъесмь - [15]

Человек без головы

В кустах за нашей школьной площадкой для баскетбола нашли человека без головы. Я говорю «нашли», будто нас было сто тысяч человек, но на самом деле там был всего лишь мой двоюродный брат Гильад, у которого мяч случайно залетел в кусты. Так вот он сказал мне, что этот человек – самая тошнотная вещь, какую он видел в жизни. Потому что мяч упал ровно туда, где должна быть голова, и когда он нагнулся его поднять, у него по руке пробежала какая-то мокрая ящерица, выскочившая у этого типа из дырки в шее. И это было так мерзко, что ему потом пришлось мыть руки в фонтанчике чуть ли не полчаса, и все равно у него на руках остался запах – вроде как от испорченной еды.

По телевизору полиция сказала, что это убийство. Да ну? Чтобы до этого додуматься, не надо быть Шерлоком Холмсом. От болезни человек без головы не остается. Но кроме того, что это убийство, полиция ничего сказать не в состоянии – уголовное оно, или политическое, или это, третье, про которое всегда говорят в новостях. «А кроме того, – добавил полицейский репортер, – отдел расследования уголовных преступлений не смог обнаружить еще одну вещь: голову». По одной из полицейских теорий убийство было совершено вообще в другом месте, а по дороге, когда переносили мертвеца, голова потерялась. Эта теория звучит вполне ничего, но только мы с Гильадом знаем, что она неправильная. Потому что, когда Гильад нашел его в кустах, голова еще была там. Не то чтобы на своем месте, но рядом. И вот, пока полиция добиралась до места, Цури, который как раз играл с моим двоюродным братом в футбол и смеялся, что Гильад моет руки в фонтанчике, совсем как баба, из-за какой-то ящерицы и капельки крови, просто взял голову и смылся. Не то чтобы Гильад его за этим застукал, но почти сто процентов, что именно так все и было. На всякий случай Гильад и полиции ничего про голову не сказал, чтобы Цури, если это правда, потом ему не вломил.

Гильад рассказал мне, что у головы были сросшиеся брови и что-то вроде ямочки на подбородке, как у актера из «Тайны романтических сокровищ», а глаза у головы, когда Гильад ее увидел, были закрыты, – и ему очень даже повезло, потому что если кто-нибудь без тела уставится на тебя этаким мертвым взглядом – сто пудов, ты прямо на месте можешь навалить в штаны. А уж чего ни один человек не хотел бы сделать рядом с Цури – так это навалить в штаны. Потому что если бы Цури это увидел – через пять минут об этом знала бы вся школа, и девчонки в том числе. Гильад старше меня на год, и он один из считанных ребят в параллели, у которых есть постоянная подружка, Эйнат, – не из нашей школы, из «Гива». Не то чтобы они трахались или еще что, но когда тебе дают полапать – это уже большое дело. Я б на что только не пошел, лишь бы у меня была подружка хоть вполовину такая красивая, как Эйнат, и чтобы она давала немножко себя потрогать, даже и через одежду. А Гильад говорит, что только за его умение себя подать она и держит его при себе – он всегда провожает ее в бассейн и всякое такое, так что если бы, скажем, он наложил в штаны и она бы про это узнала, она бросила бы его в ту же самую секунду. В общем, ему действительно повезло. А я только подумал, какая же сволочь этот Цури, ворует у незнакомого человека голову, как будто просто пакет шоко из лавочки крадет. И еще я подумал, что вообще это все свинство, – во-первых, потому, что голова без тела – это брррр, а во-вторых, из-за семьи этого человека, – потому что если, скажем, у него был сын, то мало ему видеть, как хоронят папу, – он еще должен думать про голову, которая болтается неизвестно где, и какие-нибудь дети играют ею в кегли или курят и используют ее как пепельницу. Ну и когда мы встретили Цури в «Шаверма Шемеш», я ему так и сказал. Я ему сказал: «Ты думаешь, это веселое дело. Но если б это был твой папа и у него украли голову, тебе было бы совсем не весело». А Цури, который как раз сунул кусок в рот, поднял на меня глаза и сказал: «Чувствуешь себя героем, а, Шостак? Это потому, что рядом стоит твой брат-баскетболист. Но даже он знает, что если ты еще будешь тут, когда я доем питу, все его метр восемьдесят с матерью ему не помогут, я вас обоих порву нафиг». А Гильад сказал Цури: «Что ты пыжишься? Всех-то дел – Рани сказал, что думал». А Цури вообще его проигнорировал, только навис надо мною вместе со своей питой и сказал, чтоб я прикрыл пасть, а то он даже не знает, что будет.

Мы с Гильадом ушли, и я ничего не рассказал. А они так никогда и не смогли выяснить, кто он был, этот человек без головы. По его хрену полиция определила, что он был гой, но не сумели узнать, кто с ним такое сделал и за что. Мой папа сказал, что когда-то в Израиле женщина могла идти ночью одна по улице и ничего, кроме арабов, не бояться. А теперь тут стало как в Америке – люди курят наркотики, а на школьном дворе валяются безголовые трупы. И никому нет до этого дела, сегодня это в газете, а завтра про это никто и не вспомнит. А мама, которая всегда старается его успокоить, сказала, что, может быть, все ошибаются, и этот безголовый просто покончил с собой или упал в темноте, а какое-нибудь животное пришло и отгрызло ему голову. Когда папа все это говорил, я на секунду подумал – не рассказать ли ему про Цури? Но потом вспомнил, как дрожал Гильад, и сказал себе: а зачем? Раз он гой, у него наверняка нет детей, а если и есть, они и знать не знают, что он вообще умер. А если я скажу про Цури, он мне вломит – это раз, а два – я расстрою каких-нибудь детей, которые живут в Польше или в Румынии и думают, что их папа сейчас работает или веселится себе вовсю в нашей далекой стране.