Азеф - [85]

Савинков чувствовал, сердце бьется неровными ударами, словно вся левая сторона груди наполнилась крылом дрожащей большой птицы. Куранты проиграли медленно, отчетливо выводя каждый удар: – 11 ночи.

«Ерунда. Не удалось», – подумал Савинков через час, поднимаясь с койки. В ожидании прошел еще час. В течение его куранты играли четыре раза: – четверть, полчаса, три четверти и наконец тяжело и гулко: – час!

«Кончено. В три светло. Остается полтора часа темноты. Обещал в одиннадцать. Если не придет через полчаса, надо ложиться». Савинков встал с койки, подойдя к столу бессмысленно взял жестяную кружку, посмотрел на нее. Кружка показалась странной. В это время услыхал: – сильные, твердые шаги остановились у двери. Ключ повернулся может быть чересчур даже звонко. И в камеру чересчур может быть громко вошел Сулятицкий. Савинков понял: – побег сорвался.

Стоя посредине камеры, Сулятицкий закуривал. Закурив сказал:

– Ну, что ж, бежим?

– Как? Можно еще?

– Всё готово. Вот сейчас докурю, – проговорил Сулятицкий. Он был спокоен. Только глаза сейчас были темны.

– Послушайте, вы рискуете жизнью, – сказал Савинков, подходя к нему.

– Совершенно верно. Об этом я хотел предупредить и вас. А посему возьмите, – протянул браунинг.

– Что будем делать, если остановят?

– Солдаты? В солдат не стрелять.

– Значит назад, в камеру?

– Нет зачем же в камеру? Если офицер, стрелять и бежать. Если солдаты, стрелять нельзя. Застрелиться.

– Прекрасно.

– А теперь идемте, – вдруг сказал Сулятицкий, отбрасывая окурок, и Савинкову показалось, что он совсем еще не готов. Но Сулятицкий уже вышел и Савинков пошел за ним в коридор.

Коридор горел тусклым светом керосиновой лампы. Фигуры часовых у камер были сонны. Савинков увидал, что один дремлет, прислонясь к стене. Но рассматривать было некогда. Соображать было незачем. Он быстро шел за Сулятицким к умывальне.

Увидав разводящего, часовые вытягивались, оправляя пояса и подсумки.

– Спишь, ворона? – бросил Сулятицкий в умывальной. Вздрогнув, солдат не сообразил, что арестованного умываться водят не в два, а в пять и водит его жандарм.

– Мыться идет, болен, говорит, – бросил Сулятицкий другому. И тот ничего не ответил разводящему, что-то шевельнув губами. Когда же дошли до железной двери, Сулятицкий ткнул в живот смурыгого солдатенку и крикнул в самое ухо:

– Спать будешь потом, морда! Открой! – солдат быстро открыл железную дверь.

Савинков вошел в умывальную, стал умываться, размыливая квадратный кусок простого мыла. Справа, слева стояли солдаты. Он видел в отворенную дверь: – на деревянном желтом диване храпит подкупленный дежурный жандарм, с упавшей на грудь головой и лампочка у него в комнате совершенно тухнет от копоти. Сулятицкий вышел в кордегардию осмотреть всё ли спокойно. Вернувшись, выводя Савинкова, сунул ему в темноте коридора ножницы и указал быстро на кладовую.

В кладовой Савинков с предельной быстротой сбросил халат, надел солдатские штаны, сапоги, гимнастерку. Пряжка ремня не застегивалась вечность. Но прошло всего четыре секунды.

Савинков вышел. Быстрей чем до этого они пошли прямо в кордегардию. Часть сменившихся солдат спала на полу. Воздух был зловонен. Часть солдат возле лампочки слушала чтение. По складам читал двадцатидвухлетний нижегородец: – «Го-су-дар-ствен-на-я ду-ма в по-след-нем за-се-да-ни-и»…

Кто-то посмотрел. Отвернулись, увидав разводящего. Они прошли по кордегардии и вышли в сени. Из сеней Савинков увидал: в караульном помещении сидел к ним спиной поручик Коротков, в полном снаряжении, с ремнями через плечи, шашкой, кобурой револьвера сбоку. Но наружная дверь была в двух шагах сбоку. Савинков почувствовал, как необычайно пахнет предрассветный воздух. Закружилась голова, он покачнулся, задев локтем Сулятицкого. Но они молча, очень быстро шли. Часовой у фронта двинулся им наперерез. Увидав погоны литовского полка, остановился, повернул назад и было слышно, как он сладко и громко зевнул в ночи.

Они шли по длинному, узкому, каменному переулку. Еще нельзя было бежать, могли заметить часовые, но они уж почти бежали. В темноте уж видели сереющего своего часового, поставленного Зильбербергом – матроса Босенко. У Босенко от холода ночи и ожидания дрожали челюсти и били зубы.

– Скорей переодевайтесь, берите, – бормотал он, подставляя корзину с платьем. Но Сулятицкий проговорил:

– Нет, нет, надо бежать, может быть уже погоня. – И втроем, повернув за угол, бросились бежать по направлению к городу. Они вбежали в начинающийся в рассвете севастопольский базар. Торговки уставляли корзины с зеленью, фруктами. Шлялись матросы в белых штанах и рубахах. На бежавших никто не обратил внимания. Миновав базар, они бросились по темному, но уж сереющему переулку.

Звягин и Зильберберг слышали, как спящая Нюшка что то бормочет во сне, на печи. У обоих были в руках револьверы. То тот, то другой выходили к калитке. Наконец первый Звягин услыхал топот ног и, вглядываясь в сереющую темноту, разглядел быстро увеличивающиеся три темные фигуры. Он вбежал в квартиру.

– Николай Иваныч, здесь!

Зильберберг вскочил, бросился к выходу, сжимая револьвер. Но в двери уж один за другим вбегали: – Савинков, Сулятицкий, Босенко.