Азарел - [44]

Потом встал передо мною с угрожающим видом:

— Что ты ему сказал там, наверху?

Я ответил угрюмо:

— Чтобы он меня не выдавал.

— А что ты ему говорил в школе?

— Только спросил, где Бог. И почему он не являлся нам тоже.

— Значит, — сказал он, — я был прав, что ты уже и в школе нагличал.

Я упорно защищался:

— Я не знал, что это наглость.

— Ах вот как! Не знал, что сыну священника не позволено задавать в школе такие вопросы? Позволено или не позволено? Не знаешь? Ты смеешь уверять, будто не знаешь?

Тут мать все-таки вошла. А отец продолжал:

— Где Бог? И почему он не является? Это что, твое дело? Ну, я тебе покажу!

И повернулся к матери.

Мать заломила руки.

— Ты хочешь поставить твоего отца в совершенно невозможное положение? Ты не думаешь о том, что скажут люди, когда узнают? Узнают, что наш сын, сын священнослужителя, спрашивает такие вещи? Ты не боишься, что дети всё расскажут дома? Хочешь покрыть нас стыдом, позором? Хочешь лишить нас куска хлеба? Хочешь погубить всю нашу жизнь? Тогда уж лучше, чтоб отец убил тебя своими руками! Я сама это скажу!

С этими ее словами мой отец накинулся на меня и принялся бить.

— Он губит нашу жизнь, — голосила мать, — губит! Что еще нас ждет по его милости?

— Я его обломаю, — кричал отец, — я заберу его из школы, и он будет учиться дома, под моим началом.

Мать возразила испуганно:

— Да ведь он не захочет учиться.

— Тогда отдам его в ученье к мастеровому. Там он научится, что такое жизнь и где Бог.

Мать снова испугалась:

— Я не перенесу такого позора, чтобы мой сын стал учеником у мастерового.

— Тогда, — закричал на меня отец, — я запру его дома и буду бить до последнего издыхания. Но пока он живет под моим кровом, он на нас позора не навлечет!

На это мать снова подала голос:

— Чем такой, как есть, — так уж лучше, чтоб его вообще не было.

Этого я уже стерпеть не мог — и сказал:

— Так убейте меня! Потому что я все равно другим не стану!

Отец снова набросился на меня.

— Не станешь? Не станешь?

Он втолкнул меня в угол за печкой.

— Я тебе голову проломлю! — крикнул он.

— Проломите, — проворчал я, — проломите на здоровье, другим не стану!

Я уже не чувствовал ударов. И только твердил назло:

— Попусту бьете, попусту бьете, попусту бьете. Все равно я прав, все равно другим не стану, все равно я прав.

Мать плакала.

— Оставь, отец, — сказала она наконец, — оставь, и правда попусту. Только себя губишь.

Отец перестал меня бить, но я все бормотал свое. Просто назло:

— Именно попусту, именно я прав. Нет Бога. И вы сами знаете, что нет. Только врете.

Отец снова поднял кулак:

— Ты замолчишь или нет?

Мать умоляла его:

— Пусть говорит, он помешался! Пусть его, отец! Ты же видишь, он не в своем уме. Пойдем. Пойдем.

Она взяла отца под руку, он был бледен, как полотно, и они вошли в комнату.

Но я вошел следом, продолжая бормотать:

— Именно так, Бога нет, и вы сами не верите, что есть. Но от этого вы живете. И потому хотите, чтобы и я притворялся. И потому, что я не хочу притворяться, бьете меня. Но — попусту, потому что я всем буду говорить, что нет его и что вы сами не верите. Потому что если бы вы сами верили в Бога, вы бы меня не били, ни теперь, ни в другой раз. Потому что про это тоже сказано в Десяти заповедях. Но вы только в храме проповедуете «бескорыстие», Десять заповедей и Бога. А между тем бьете меня, потому что я это знаю и говорю. И прямо сейчас буду всем говорить про вас всё. Прямо сейчас!

Отец опять бросился на меня.

Мать хотела его удержать.

— Отец, — закричала она, — ты его убьешь!

Отец не дал себя остановить.

— По крайней мере, — закричал он, — с этим будет покончено!

Он швырнул меня на пол и стал топтать ногами.

Я уже не смел шевельнуться. Только думал: ну, пусть убьет, пусть он меня убьет. Вот настоящий священник. Вот он какой, настоящий священник!

Он начал меня душить.

— Ты умрешь от моей руки, — прохрипел он, — я тебя удавлю…

Я уже не мог произнести ни слова, когда мать кинулась между нами.

— Нет, отец, — закричала она, — не марай свою совесть! не марай совесть! — В ответ отец разжал руки. А мать кричала: — Бог накажет его. Намного больше, чем могли бы мы. Ты только положись на него. На Бога. Он знает, что мы всегда хотели ему только добра. Он знает, сколько мы из-за него выстрадали. Он накажет. Зачем нам марать свою совесть!

Я обернулся к матери, задыхаясь:

— И у вас тоже нет права говорить про Бога. Вы тоже ничего не делали «бескорыстно». Вы тоже никогда не любили меня «бескорыстно». И никого другого. Вы любите только красивую одежду. И еще гордость «положением» отца. Больше ничего. И хотите только одного — чтобы я слушался отца. И был такой же, как вы оба. И если Бог был бы, он, первым делом, наказал бы вас обоих, так, как вы наказываете меня. Потому что я плохой, но я этого не отрицаю, а вы оба еще хуже и отрицаете, хотя отец — священник, а вы жена священника. Значит, если бы этот Бог был, он бы уже давным-давно вас обоих больно наказал и еще запретил бы: ты не смей проповедовать от моего имени. Но этого Бога нет. А вы оба лгуны и злые.

Отец встал, прижал ладони к вискам и крикнул матери:

— Уведи его! Я не знаю, что с ним сделаю!

Мать испуганно приблизилась ко мне и вытолкала из комнаты.