Азарел - [43]

— Конечно знаю, — сказал он, — и все, у кого есть голова на плечах, знают, что он только в книжке. Но зачем говорить об этом за обедом с отцом, раз он сердится? Я тоже учил про это и учу дальше, но я помалкиваю. Вот и тебе надо иметь голову на плечах.

На это отозвалась и Олгушка; конечно — намного запальчивее:

— Да, голову! Вот ты разозлил отца, теперь и на меня тоже будут сердиться и не позволят выходить во двор!

Они смотрели на меня порицающе, и я снова погрузился в свои упорные опасения.

Вдруг вздохи матери прекратились. Может быть, она все-таки уснула, подумал я. Мне пришел на ум господин учитель Вюрц и что я, может быть, мог бы сходить к нему и попросить, чтобы он вечером промолчал про меня.

Бесшумно и быстро, как только мог, я пробрался через кухню к входной двери. Но здесь возникла проблема! Если я закрою, придется звонить, и как бы отец не проснулся. Он узнает, что я выходил из дому. И станет расспрашивать. А если не закрою, дверь будет стоять открытой. И если отец тем временем вдруг проснется, и выйдет в переднюю, и увидит открытую дверь, то станет выяснять, в чем дело, и опять-таки узнает, что я выходил из дому. Спасения нет.

Тем не менее приходилось выбирать второе. Я попросил служанку никому ничего не говорить и оставить дверь незапертой. И с тем бросился вверх по лестнице.

Господин учитель Вюрц жил этажом выше. Но уже перед дверью я замер. Какой чужой, иной, чем наша, она была! И одно дело — говорить с господином учителем в школе, и совсем иное — звонить сейчас в его дверь! А сердце тем временем стучало: берегись! что, если отец уже проснулся? Беги обратно! А побои вечером вытерпишь, как сумеешь!

Но после стольких угроз мое упорство было уже сломлено, и я жаждал помощи против отца. Я позвонил. Какая-то большая девочка открыла дверь. Я сказал: я к господину учителю. Она вернулась, и я услышал: маленький Азарел пришел.

Здесь и там пооткрывались двери. Выглянули большие ученики: пансионеры. Я услышал удушливый запах пыли и капустный запах, но и это всё было совсем чужое, совершенно другое, чем запах капусты и пыльных ковров у нас!

Потом вышел господин учитель. В халате, с длинной трубкою, в очках, он медленно приблизился ко мне, волоча ноги. Потом веснушчато и безразлично спросил:

— Ну, что такое, сынок?

Я сказал смущенно:

— Я только хотел бы попросить господина учителя о чем-то.

А он:

— Ну?

— Мой отец рассердился на меня за обедом, потому что я спрашивал про Бога.

— Вот видишь, — отозвался он, — я тебе говорил: не умничай, Азарел.

Я продолжал:

— Господин учитель был прав, теперь отец сердится, а вечером, в храме, спросит у господина учителя, не говорил ли я чего-нибудь дурного про Бога в школе. Очень прошу вас, не выдавайте меня!

Он смотрел на меня своими колючими мышиными глазами.

— Ладно, — сказал он. — Не бойся. Я с ним поговорю.

— Большое спасибо, — и я помчался обратно.

Поздно! Дверь была закрыта.

Я перепугался до смерти.

Кто бы ни закрыл, думал я, мне надо войти. Надо позвонить.

Я бы хотел, чтобы звонок прозвенел как можно тише. Может быть, отец и не услышал бы, и я как-нибудь незаметно добрался бы до нашей комнаты.

Сперва я притронулся к нему так слабо, что он вообще не подал голоса. Потом нажал чуть сильнее. Но он по-прежнему молчал, ни звука. Я затаил дыхание и попробовал снова. Нажал так слабо, как только можно нажать. О, ужас, он сразу же закричал вовсю! После этого я немедленно услыхал голос двери из кабинета, как ее обычно открывал-закрывал отец. А потом — и его шаги. Всё бесполезно… Он сам открыл мне дверь. И раздраженно спросил:

— Где ты был?

Я весь сжался.

— Только спустился… ненадолго…

— Не знаешь разве, когда мы спим, нечего шататься!

Я молчал.

— Мало тебе того, что получил за обедом?

Я поспешил вон через кухню, вон с его глаз. Он, слышал я, вернулся к себе в кабинет. Кажется, думал я, он ни о чем не подозревает, и дверь захлопнул не он. С облегчением, поспешно достал я перевод Библии. И громким голосом завел: вначале сотворил Бог небо и землю…

Пусть слышит у себя в кабинете отец, что я учу, что я учу про Бога так, как он желает!

Но только я начал, входит отец.

— Иди-ка сюда, — говорит он.

Я стою перед ним, предчувствуя беду.

Он смотрит на меня пронзительно своими серо-стальными глазами.

— Ты ходил наверх к Вюрцу?

Я хотел солгать, но было поздно. Я покраснел. И он тут же это заметил.

— Значит, ходил. — И крикнул: — Немедленно скажи, зачем!

Мать, в соседней комнате, слышала всё, но, опасаясь новых волнений, не хотела выходить. Она позвала:

— Отец, иди сюда!

Мой отец не вошел к ней. Он остался стоять в дверях и сказал с раздражением:

— Видишь? Я ведь тебе говорил, что этот ребенок лжет!

Мать тоже подошла к двери. Мягким тоном, но все же с сердцем она сказала:

— Оставь его. Пусть сходит с ума, как хочет, мы больше с ним возиться не станем, все равно он плохо кончит! Иди сюда, и закрой дверь!

Но отец еще постоял какое-то время, не поддаваясь уговорам.

— Если не хочешь слушать, — сказал он моей матери, — оставайся в своей комнате! Оставайся! Но дальше так с этим ребенком идти не может, надо отучить его от вранья!

И он захлопнул дверь.