Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 06 - [6]

Он говорит:

– Это место Пять Углов называется.

Мы Серегой переглянулись и плечами пожали, думаем:

– Ах, вот оно как называется. Вот почему тут так много углов.

И тут мент вдруг как запоет, как запляшет:

– В Ленинграде-городе,

у пяти углов,

получил по морде

Саша Соколов…

Тут мы Серегой еще выразительнее переглянулись, еще глубже плечами пожали, думаем:

– Чего это он тут пляшет и поет, этот маленький мент?

А все дело в том, что мы с Серегой не знали, что есть у Высоцкого такая песня, которую вся страна знает и поет, а Сашей Соколовым мы с Серегой одного писателя называли.

Тут наш маленький друг еще и пританцовывать начинает, и руками разводит, честь коротко отдает, песню эту поя. Вот, если бы мы знали, что такая песня есть, то поняли в чем тут дело. Но мы же не знали. И думали, что это он свою песню нам поет, которую на ходу сочиняет.

Пшикалка Часть восьмая

Вот, отведав по полной программе пляшущего мента, ворвались мы на вокзал, попросились к проводнице до Москвы. Милая, добрая женщина, не подозревая, что здесь происходит стюп, то есть, что мы в ее поезде стюпом едем, посмотрела на наши пиджаки и галстуки и впустила нас, и даже спрятала с риском для жизни в своем служебном купе. Ибо, как сказала она, на линии ожидались ревизоры. В таких случаях проводники либо отказывали в стюпе, либо по разным дырам стюпщиков рассовывали, даже в угольный шкаф порой запихивали. Я эту проводницу не случайно женщиной назвал, ибо была она уже в таких летах, что слово ченчина не подходило для нее.

И вот, сидим мы на каких-то мешках, а Серега и говорит:

– Яша. А мы ведь ни разу нашей Пшикалкой не попользовались.

Я говорю:

– Серега. А помнишь, как мы за Каролиной по всему старому Таллинну бегали, и Каролину из Пшикалки опрыскивали.

Серега говорит:

– Помню. Только Каролину эту Розалиной звали. И была она чуваком в розовой рубашке.

Я говорю:

– Серега, нет. Розалина этот был чуваком не в розовой, а желтой рубашке. Но это не важно. Пришла нам с тобой пора нашу Пшикалку освоить.

Достаем мы Пшикалку, берем со стола чайные стаканы, вытряхиваем в них одеколон Саша и выбухиваем нашу пшикалку.

Серега сказал:

– Наверное, этого мента так зовут – Саша Соколов. И он у Пяти углов по морде получил. Вот почему он так пляшет и поет. Маленький пляшущий мент.

Тут проводница входит, видит, что мы одеколон Саша воспиваем, настораживается и строгим голосом предлагает расплатиться.

Серега говорит:

– В каком смысле?

Бедная женщина за голову хватается, чуть не плачет:

– А я вас везла, за мешками прятала.

Жалко нам стало ее.

Серега говорит:

– А давайте мы вам, тетенька, нашу Пшикалку подарим. В этой Пшикалке настоящие французские духи. Их там еще на донышке много осталось. А стоит такое количество французских духов двести рублей.

Берет проводница Пшикалку, смотрит на нее, нюхает, болтает, к сердцу прижимает. Не верит она, что в Пшикалке французские духи, думает – там одеколон Саша.

Серега говорит:

– А давайте мы вам, тетенька, про камасутру расскажем.

Но не хочет она про камасутру слушать, машет рукой с Пшикалкой и выходит куда-то. Тут-то мы и поняли, что зря мы эту женщину жалели, ибо она за мужиками с пихвой в вагон ресторан бежит.

Сделали мы с Серегой ноги из этого купе, этого вагона, а потом и из этого поезда, вырвались на какой-то станции Угловка. И заслипили там, у титана, в маленьком сельском зале ожидания.

Пшикалка Часть девятая

Говорят, что когда мы с Серегой на станции Угловка слип у титана забили, духом одеколона Саша вся эта маленькая станция переполнена стала.

И сидят вокруг нас какие-то старушки в платках: они, как оказалось, на базар в Бологое собирались затемно. И поплыли у этих старушек мозги от Сашиного духа, и закрыли они глаза, и стали они головами из стороны в сторону раскачивать.

Вскоре мы выяснили, что поезд на этой станции Угловка только один останавливается, он раз в стуки ходит, поезд Архангельск-Москва. И вот, через полчаса этот поезд придет, потом эту станцию с титаном закроют, и нам придется на улице на мартовском снегу слипить. Поняли мы, что должны любым путем в этот единственный поезд вписаться.

И вот, стоим мы у вагона, а толпа старушек вагон штурмует. Все с мешками, с узлами, и билеты наголо держат, чуть ли не в зубах, чтобы разъяренный проводник пустил.

Серега говорит:

– Я пошел.

И с размаху вписывается в эту толпу старушек, только и видно, что большая голова с черной бородой над бабьими платками возвышается. И понесло Серегину голову это море. В галстуке и пиджаке, и руки по швам.

Я подумал-подумал и тоже – прыг – вписался в полете в эту толпу старушек и тоже теперь – большая голова с бородой над бабьими платками возвышается, только рыжая. Тоже в пиджаке и галстуке, и тоже руки по швам.

И вот, спрашивает разъяренный проводник у черной головы:

– А где твой билет?

И голова говорит:

– Там.

И назад кивком показывает.

Прошла Серегина черная голова, настал черед моей, рыжей. И спрашивает разъяренный проводник у рыжей головы:

– А где твой билет?

И голова говорит:

– Там.

И вперед кивком показывает.

Так и рыжая голова прошла.

Старушки тем временем весь вагон собой заполонили, закудахтали, запахли. По инструкции, должен был разъяренный проводник теперь у всех билеты отметить, но махнул он рукой, плюнул на пол и в своем купе заперся. Бухать, я полагаю или фачиться.