Автобиография - [94]

Господь простил меня, за ревность наградил:

Я, не смотря на них, с народом слезы лил!..

Ты спросишь: но к чему мне это приключенье?

Вот я и изложу ученье в заключенье.

Народ, воспитанный в смиренье средь молитв,

Бог сильным выведет из самых тяжких битв;

Народ же, что умом и волею гордится,

Перед смиренными унизится, смирится;

А современная война и всех людей

Отучит, отвлечет от западных идей.

Настанет общий мир; мы прошлое забудем,

О съединении церквей молиться будем.

Да будет так, гласит святой церковный чин:

«Едино стадо там, где Пастырь душ Един!»

Благодарю тебя, мой милый, добрый брат! Хотя этих стихов и не дам переписывать священнику, но сама с величайшим удовольствием перечитываю их.

Возвратясь сегодня домой вместе с Марией Ивановой, я вижу, что у меня что-то много больных, бегу и вижу, что ко мне, пять минут до моего приезда, привезли двадцать человек больных и раненых. Я сейчас распорядилась выдачей им чаю, сахару и галет. Потом пришел доктор, все осмотрели, распорядились, и я пришла домой обедать. Тут нашла письмо от Гедерштерна. Ответ очень лестный, но, к сожалению, неудовлетворительный: пиесы все-таки вновь надо посылать к цензору.

Я уже написала ответ к Николаю Ивановичу; теперь надо писать к маменьке. Ты ее не брани: она исправилась и часто пишет. Поцелуй от меня себя и всех твоих милых моему сердцу. Мишелю мой душевный привет; Пете также, и всем, кто спросит обо мне, поклон. Будь здоров, мой драгоценный!

Господь да сохранит тебя!

8-го июля. Сама отвезла письма на почту в семь часов вечера. Писала к маменьке, Николаю Ивановичу и к Тане, и в ее письме к хозяевам (я обещала). Оттуда заехала в лавки купить галет; потом проехала в Дворянское собрание; там вручила моим больным корпию, бинты, компрессы и галеты. Сердобольная мне заметила, отчего я не всем одинаково привожу кое-что, а только бывшим в моем доме. А я ее спросила: «Отчего вы не посещаете других домов, как я?» Она ответила: «У меня и здесь мною, двести пятьдесят человек». — «А у меня очень мало, тридцать один человек, — отвечала я, — и, желая сколько возможно делать более, я не перестаю навешать моих знакомых солдатушек, а всем и рада бы, да не могу дать. При мне некоторых из них резали, у других вынимали кости, прочие терпели разные страдания. Я страдала вместе с ними; теперь вправе утешаться их выздоровлением. Привозить провизию на двести пятьдесят человек я не могу, а если б привезла, как теперь, немного и давала без разбору, точно так же другие бы обижались. А теперь они видят, что я прихожу к знакомым, к приятелям, так, как и они переходят из палаты в палату в гости, и обижаться не должны».

От них проехала мимо дома, куда перевозят больных французов, и зашла взглянуть на них. Тот, которому я давала опиуму два дня назад, просил, чтобы я принесла еще, говоря, что он чудесно спал. Я поехала домой, взяла капли и, привезя, просила помощницу отнести, а сама толковала со старушкой сердобольной. Возвратилась домой, напилась чайку, потолковала с моей милой хозяйкой, а теперь очень хочу спать.

Христос с тобою, мой родной!

9-го июля. Сегодня суббота. Я всегда с особенным чувством принимаюсь писать в этот день, зная, что вы вместе и говорите обо мне. Мне кажется, что в этот день вы ко мне ближе! Утром, окончив дела в своем доме (у меня четверо раненых, а больные, благодарение Богу, не опасны), оттуда пошла в Дворянское собрание. Иду мимо собора, слышу, трезвонят; зашла, поставила свечи. В церкви было человека три. Я ставила свечи сама. В это время дьякон кадил перед началом, и, когда на меня повеяло божественным ароматом, мне трудно было выйти!.. Я стала на мое невидное место и с помощью благодати молилась со слезами. Разумеется, и за вас, мои родные и друзья, молюсь от полноты сердца, чувствуя и сознавая, что вашими молитвами Господь хранит меня, грешную!

После пошла в больницу, но уже перевязки были окончены. Навестила во всех палатах моих солдатушек; потолковала с доктором об угощении, которое мне и Марии Ивановне Княжевич хочется сделать для больных в день св- Владимира. Когда шла домой, было так жарко, что нельзя идти подле стены, так горячи камни! Дома занималась работой; в пятом часу опять была в больнице. Забыла! Еще утром взяла у одного кусок хлеба, чтобы показать генералу; он пахнет затхлым, черствый и даже начал плесневеть. Солдатушки жаловались мне; я их Успокоила и приказала купить им белого хлеба на рубль. Кончив в больнице, пошла к вечерне; оттуда прошла в Два дома навестить больных сердобольных. Там встретила начальницу и передала ей половину хлеба, чтоб представить генералу, а другую отнесла в контору и приказала передать смотрителю и сказать, что, если завтра будет такой хлеб, я подам формальный рапорт. Идя домой, встретила человек сто французов; из них многие выздоровели в моем отделении. Они отправятся завтра в Одессу, и там их разменяют с нашими.

Верно, некоторые из них по приезде в отечество рассказали Александру Дюма (отцу), что была артистка, которая ходила за ранеными. А они это узнали от моей хозяйки, и кажется, от некоторых из наших военных, приезжавших с г. Ушаковым. Помню, что между ними был полковник Лермонтов, приглашавший меня в Севастополь, на северную сторону, чтобы поглядеть величественное и ужасное зрелище. Я не поехала… не до того было. Дюма, когда еще только ехал в Россию с гр. Кушелевым-Безбородко, все твердил, что желает познакомиться с той артисткой, которая помогала и раненым французам. В это лето я жила на даче Безбородко и, конечно, по приезде, графу уже нетрудно было узнать, кто эта артистка. Я еще прежде бывала в доме графа, и они тотчас прислали просить меня повидаться с ними. Но как нарочно, играя часто в Красном селе, я не могла быть на даче.