Автобиография - [78]

Услышав это лаконичное объяснение, я засмеялся, вырвался и убежал. Она была безутешна. Через некоторое время я получил от нее записку: «Милостивый государь! Я сильно ошибалась, считая Вас человеком благородных мыслей и высоких чувств. Теперь я поняла, что Вы настоящий эпикуреец, ищущий только удовольствий. Женщина может Вам нравиться лишь красотой своей. Г-жа Дасье [258], изучившая всех греческих и латинских авторов, переведшая их на свой родной язык и снабдившая свое переложение весьма учеными комментариями, Вам, например, не может нравиться, потому что была некрасива. Стыдно, милостивый государь, быть столь просвещенным и при этом исповедовать такие жалкие принципы. Одумайтесь — или страшитесь мести оскорбленной любви. Ваша и пр.»

Я ответил: «Сударыня! Вы действительно ошиблись — об этом свидетельствуют последствия. Говоря, что я настоящий эпикуреец, Вы оказываете мне честь. Стыдно быть просто эпикурейцем; настоящим эпикурейцем — почетно. Верно, в женщине главное для меня — красота. Но если она сочетается с другими достоинствами, то и они нравятся мне в ней, ибо подчеркивают наиважнейшее. Без красоты же самая талантливая госпожа будет мной не любима, но лишь уважаема, что я уже объяснял Вам устно. Мне внушает почтение ученость г-жи Дасье. Но она любила только греческих героев времен разрушения Трои и могла ждать взаимности лишь от них — не больше. Что же касается мести, сударыня, то не очень-то испугали: всеразрушающее время лишило Вас оружия (а именно: крепких зубов и острых ногтей). Ваш…»

Ко времени завершения этого странного романа я окончательно убедился, что мне нечего делать в Голландии. Здешние евреи не интересовались науками и лишь копили деньги. Преподавать, не зная голландского, я не мог. Я решил было через Гамбург отправиться обратно в Берлин, но тут подвернулся случай ехать сухим путем — через Ганновер. В этом городе я посетил богача М., который, впрочем, и сам не пользовался своим богатством, показал ему рекомендательное письмо Мендельсона и поведал о своем бедственном положении. М. внимательно прочел бумагу, велел подать перо и чернила и, не говоря ни слова, приписал: «Я, М., свидетельствую, что все, сказанное г-ном Мендельсоном в похвалу г-ну Соломону, вполне верно», — и с тем отпустил меня.

Глава XIV

Я опять в Гамбурге. Священник объявляет меня паршивой овцой, недостойной быть принятой в христианское стадо. Я делаюсь гимназистом и сгибаю в бараний рог раввина. Третья поездка в Берлин. Неудавшийся план сочинительства на еврейском. Поездка в Бреславль. Развод

До Гамбурга я добрался без приключений, но здесь оказался в самом бедственном положении — в жалкой гостинице, без денег, без средств, без видов на будущее. О возвращении в Польшу нечего было и думать: там меня, уже достаточно просвещенного, ждали бы только лишения, отсутствие надежд на умственные занятия и дружбу да пучина суеверия и невежества, из которой я с таким трудом едва сумел выбраться. Но и в Германии трудно было рассчитывать на благополучие: я толком не говорил по-немецки, местный образ жизни был мне чужд, никакому ремеслу я не выучился, ни в какую определенную научную область особенно не вдавался…

Поразмыслив, я решил перейти в христианство. Обращусь к первому попавшемуся пастору, заявлю о своем намерении, честно объясню его мотивы… Но, помня, что устное мое речеизъявление не вполне внятно, я изложил свои мысли на бумаге — на немецком, но еврейскими буквами, — отправился к школьному учителю и попросил его переписать письмо буквами немецкими. Содержание было вкратце следующим: «Я родом из Польши, еврей; по воспитанию, учению и призванию — раввин; но в темноту, окружавшую меня, проник луч зари, который пробудил стремление к свету правды, изгоняющему мрак суеверия и невежества. Ступив на новый путь, я поехал в Берлин, где при поддержке и содействии некоторых превосходных людей из числа моих единоверцев начал учиться — не систематически, но для удовлетворения жажды знаний. Однако соплеменники мои не понимают смысла не только нерегулярного, но и вполне планомерного учения, и нелепо было бы винить их за то, что вскоре всякая помощь совершенно прекратилась. Поэтому я решился в поисках как земного, так и вечного счастья (оба они таятся в достижении полного совершенства), а также надеясь принести пользу себе и другим, перейти в христианскую религию, хотя еврейская вера в символике своей доступней моему разуму. Но суть всех религий вообще — нравственность, выражающаяся не в образах, но в действиях, и с этой точки зрения христианство ближе подходит к цели. Впрочем, я принимаю христианские таинства, видя в них аллегорию важнейших для человечества истин; только при таком, а не общепринятом взгляде моя вера может ужиться с моим разумом. Вследствие вышеизложенного я покорнейше прошу ответить мне на вопрос: достоин я после этих чистосердечных признаний христианской религии или нет? При положительном ответе я готов привести свое намерение в исполнение. В противном же случае должен отказаться от всякого притязания на религию, которая заставит меня говорить одно, а думать другое».