Автобиография - [73]

Можно представить себе, как гувернер внутренне смеялся над моим простодушием: польский еврей, едва познакомившийся с книгой, хочет поучать его, воспитывавшегося и выросшего на немецком языке и науках! Однако вида он не подал и назначил час для беседы.

Я пришел в нужное время и начал читать Локка вслух. Гувернер ничего не понимал, так как я ни одного слова не мог правильно произнести на немецком. Тогда я предложил, чтобы читал он, — за мной же останется комментарий. Гувернер продолжал представляться серьезным и шутки ради опять согласился. Каково же было его изумление, когда оказалось, что я не только разбираюсь в мыслях Локка, но и способен, даже на птичьем своем языке, давать объяснения и делать замечания, проникнутые настоящим философским духом.

Познакомившись в доме вдовствующей Я. с ее сыном, молодым С. Л. (который до сих пор остается моим меценатом), я предложил давать ему уроки немецкого. Из любопытства он изъявил готовность сделать пробу и попросил начать с грамматики Аделунга [248]. Никогда в глаза ее не видя, я тем не менее нисколько не смутился, научившись еще в Польше читать и понимать книги безо всякой предварительной подготовки, и был вполне уверен в себе. Ученик читал мне Аделунга вслух по главам, я же давал пояснения и делал критические замечания. Позже я даже написал комментарий к философской части этой книги, до сих пор хранящийся у С. Л.

Но, не имея достаточного житейского опыта, я иногда заходил в своем простодушии слишком далеко, что впоследствии накликало много бед.

Я читал Спинозу: меня привлекала глубина мысли этого философа, страстно искавшего истину. Еще в Польше, интересуясь каббалистикой, я познакомился с системой его взглядов; теперь же, вновь размышляя над ней, до того уверился в непогрешимости высказанных Спинозой соображений, что никакие старания Мендельсона не могли меня переубедить.

Я отметал все возражения вольфианцев и критиковал их систему. Усилия Мендельсона и других поклонников Вольфа представлялись мне дипломатической хитростью и лицемерием, попыткой приблизиться к точке зрения обыкновенных людей, что я открыто и высказывал.

Мои друзья и покровители, которые сами никогда о философии не размышляли, а только слепо усвоили выводы господствовавших в то время систем и почитали их за доказанные истины, не понимали меня, а потому не могли последовать за мной. Мендельсон, великий мастер маневра, не противился моей склонности к исследованию, даже внутренне радовался ей, говоря, что хоть я и не вышел еще на прямую дорогу, но не следует мешать течению моих мыслей, потому что — как совершенно верно заметил Картезий — сомнение есть начало основательной философии.

Глава XII

Мендельсон: глава, посвященная памяти достойного друга

Имя Мендельсона слишком известно, чтобы подробно описывать великие умственные и нравственные качества этого знаменитого деятеля, возросшего из нашего народа. Я освещу лишь те характерные его черты, которые оказали на меня особенное влияние.

Он отлично знал Талмуд. Учителем Мендельсона был прославленный и в то же время ославленный еретиком рабби Израиль, чаще именуемый Нецах Израиль (Величие Израиля) [249], — по названию одного его талмудического сочинения. Этот раввин, помимо способностей к искусному толкованию Талмуда, обладал познаниями и в других науках, а именно в математике, основательно им изученной по немногим книгам, существующим об этом предмете на еврейском языке, что, кстати, видно и из вышеупомянутой книги: в ней обнаруживаются решения весьма сложных математических задач, важных при объяснении темных мест Талмуда и определении законов. Без сомнения, рабби Израиль больше заботился тут о распространении математики среди евреев, чем о разъяснении установлений; второе служило лишь поводом.

В сочинении доказано, к примеру, что в нашем краю, вопреки талмудическому предписанию, надо обращаться при молитве не к востоку, а к юго-востоку, ибо именно там расположен по отношению к нам Иерусалим. При этом рабби Израиль показывает, как при помощи сферической тригонометрии определить направление к великому городу, где бы ты ни находился. Этот рабби, равно как и известный раввин Френкель [250], много содействовал развитию необычайных способностей Мендельсона.

Мендельсон основательно знал математику, которую не только уважал за ее сущность, но и почитал отличным средством для тренировки ума. Что он был великим философом — и спорить нечего. Мендельсон не создал собственного учения, зато уточнил прежние, и в особенности — системы Вольфа и Лейбница. Трудно сказать, чего было в Мендельсоне больше — остроумия или глубокомыслия, но нет сомнения, что обоими этими качествами природа наделила его щедро. О своем характере он сам говорил, что, склонный когда-то к страстям, научился, благодаря упорным долговременным упражнениям в добродетели, преодолевать их.

Однажды молодой В., возомнив, что как-то обижен Мендельсоном, явился к нему и наговорил кучу грубостей. Тот, опершись на спинку стула, со стоическим терпением молча слушал гостя, глядя тому прямо в глаза. Когда поток нелепых обвинений иссяк, Мендельсон сказал: «Ступайте, вы не достигните здесь своей цели: меня нельзя вывести из терпения».