Автобиография - [33]
Однако этот странный образ жизни (впрочем, как и всё в мире) не мог быть вечным. Мы оба были бедны и женаты; для пропитания семейств нам пришлось занять места домашних учителей и уехать, каждому в свое место. В город мы возвращались лишь на несколько недель в год и тогда уж, конечно, проводили время вместе.
Глава XVIII
Я начал свои педагогические занятия в доме полунищего арендатора И. в совершенно разоренной деревушке П. До города — час езды; жалованье — пять польских талеров. Бедность, невежество и неустроенность быта царили неописуемые. Арендатору было лет пятьдесят, лицо бедняги густо заросло щетиной, переходящей в грязную, кустистую, черную как смоль бороду; речь походила на мычание. Он не знал ни слова по-еврейски, не умел даже изъясняться на жаргоне и пользовался тем же русским языком, что и окружавшие его крестьяне. Жена и дети арендатора ничуть в этом отношении не отличались от него.
Семья обитала в избе, почерневшей снаружи от ветхости, а изнутри от дыма: вместо трубы было проделано в крыше отверстие, которое тщательно закрывали сразу же после топки, чтобы не уходило тепло. Вместо оконных стекол использовалась бумага, натянутая на крестообразно вставленные лучины. Единственное жилое помещение одновременно служило шинком, столовой, спальней и учебной комнатой. Когда растапливали печь, изба мгновенно делалась удушливо дымной. Тогда на длинных шестах, тянущихся от стены до стены, развешивали белье и одежду, чтобы дымом изгнать из них насекомых. На тех же палках висела коптящаяся колбаса; ее жир постоянно капал кому-нибудь на голову. В одном углу стояли кадки с кислой капустой и свеклой, излюбленной пищей местных жителей, в другом — бочка с водой; рядом — помойное ведро. В этой же комнате месили тесто, пекли, варили, доили корову и т. д.
Посетители шинка сидели на голой земле — выше клубился удушливый дым, — пили водку и вели шумные разговоры. В стороне занимались своим делом хозяева, а я за печкой — учебой с их детьми, замызганными и полуголыми: вслух переводил им изодранную Библию на русско-еврейский жаргон. Картина, достойная кисти Хогарта [127] или сатирического пера Батлера [128].
Естественно, я чувствовал себя глубоко несчастным. Только водка помогала на время забыть о горьком моем положении. Беды усугублялись еще и бесчинствами русских войск, свирепствовавших тогда в имениях князя Р. Солдаты, отнюдь не обходившие шинок стороной, всячески оскорбляли хозяев, бросали в них бутылки и стаканы, крушили столы и скамьи и т. д.
Приведу пример. У арендатора И. квартировал рядовой, специально приставленный к дому для охраны. Вот как исполнялась эта служба. Однажды он, будучи пьяным, потребовал себе еды. Ему подали кашу с маслом, которого ему показалось мало. Принесли еще. Солдат спросил водки; принесенную бутылку целиком вылил в миску с кашей и двойной порцией масла, потом истребовал молока, перца, соли, табаку — и все это в той же миске перемешал. Съев несколько ложек неслыханного блюда, совершенно захмелевший служака подозвал хозяина, схватил за бороду так, что тот не мог двинуться, ударил кулаком по лицу до крови, заставил хлебать свою чудовищную еду и продолжал так куролесить до тех пор, пока не свалился на пол мертвецки пьяным.
Подобные сцены не были тогда в Польше редкостью. Переходя с места на место, русские отряды брали себе проводников. Не через старост, или войтов, — просто хватали первого встречного, будь то старик или дитя, здоровяк или калека, мужчина или женщина, и велели указывать себе дорогу. Насущной надобности в этом не было: командиры прекрасно ориентировались на местности по специальным подробным картам. Проводник требовался им только затем, чтобы при случае удовлетворить свое жестокосердие: если подвернувшийся чичероне не знал нужного пути, его колотили смертным боем.
Я и сам однажды угодил в проводники. С меня пригрозили живьем содрать кожу — что не было пустой шуткой, — ежели указанная дорога окажется неверной. Не разбираясь толком в окрестностях, я совершенно случайно вывел отряд к нужному пункту и отделался поэтому лишь пинками и затрещинами.
Возвращаясь к своим педагогическим успехам, скажу, что, где бы я впоследствии ни учительствовал, обстановка была такой же, как и в доме арендатора И. Время от времени со мной случались весьма примечательные истории, об одной из которых я еще расскажу. Пока же поведаю читателю об эпизоде, в котором был не действующим лицом, но лишь очевидцем.
Учитель, живший в соседней деревне, страдал лунатизмом. Однажды ночью он, не просыпаясь и не осознавая своих действий, встал с постели и отправился на кладбище с томом еврейских ритуальных узаконений [129], потом вернулся и снова лег в кровать.
Пробудившись на рассвете, он отпер сундук с книгами, чтобы взять первую часть этого четырехтомного свода законов Орах хайим, из которой читал каждое утро. Каково же было его изумление, когда вместо четырех томов обнаружилось лишь три: недоставало
